— Меня бы это до бессонницы не довело, — призналась Рози.
Когда потом Аврора сидела в своей конторке и руки ее покрылись пылью от раскладывания сотен концертных программок — ее собственных, ее матери и ее бабушки, — она подумала, что даже если эта работа и не принесет ей ничего большего, чем сознание того, какую глубокую важность в жизни всех женщин в ее семье имели музыка и театр, этого будет достаточно. Некоторым из этих программок было по сто лет, а у нее еще оставалось почти столько же уложенных в коробки театральных билетов.
Аврора подумала, что если внести в память компьютера все концертные программы, в конце концов, она могла бы точно знать, сколько раз она, ее мама или бабушка слушали то или иное произведение или же восторгались тем или иным солистом или дирижером. Что из Дебюсси, Моцарта или Гайдна они слушали. И потом, если проделать то же самое с билетами, она могла бы точно так же проследить их театральные пристрастия: Шекспир, О’Нил, Ибсен, Шоу.
Но вся эта масса концертных программ пугала ее. Они прикрывали весь пол, и то же самое будет с билетами, когда дойдет до того, что распакует их. Она подумала, что ей может понадобиться помощник, а может быть, два. Она вспомнила о Тедди и Джейн — у них обоих были компьютеры и, кроме того, достаточно времени. Они бросили работать в «7-Одиннадцать», где стало так опасно, что им приходилось расплачиваться с покупателями, сидя за экраном из плексигласа.
— Это как-то убивает удовольствие от работы, — пожаловалась Джейн. Теперь они оба получали пособие по безработице и, казалось, ничем другим, кроме изучения мертвых языков, не занимались, не считая того, что баловали своего блистательного ребенка. Аврора решила, что можно было съездить к ним и предложить им временную работу с этими ее воспоминаниями. Джейн любит музыку — она могла бы заняться концертными программками, а Тедди, который, несмотря на свои антидепрессанты, все еще выказывал признаки дрожи, мог бы разбирать театральные билеты.
Кроме этого, оставались еще разложенные на восьми полках календари, настольные книги и прочие материалы. Из этого источника хронологического сырья Аврора надеялась извлечь более или менее точно расписанную по дням информацию о собственной жизни. Она сознавала, что могла выглядеть эксцентричной — ведь она прожила уже около двадцати пяти тысяч дней, если не больше, и ей могло просто не хватить всей оставшейся жизни на то, чтобы вернуться сквозь месяцы и годы, недели и дни к тем первым дням, которых она уже не помнила.
Записи ее мамы и бабушки были так же коротки, как и ее собственные. И все же все трое что-то записывали.
Типичная запись ее бабушки, Кэтрин Додд, могла быть простой: «Уехали из Бостона» или «Вернулись домой, постели покрыты пылью». Пикник где-нибудь в Новой Англии, который мог бы стать сюжетом полотна Ренуара, был отмечен Кэтрин Додд всего одной краткой строкой: «Моллюски несвежие, Чарли стошнило».
Ее мама, Амелия, была столь же лаконичной. Одна из записей, сделанная тогда, когда Авроре было всего пять лет, гласила: «Аврора плюнула на Боба». Аврора не могла вспомнить, что это за Боб — у нее не было двоюродного брата по имени Боб. Хотя она аккуратно просмотрела дневники той поры, надеясь обнаружить еще какие-нибудь упоминания о Бобе, ничего она не нашла. Как ни старалась, сна не могла вспомнить, что плюнула на маленького мальчика, хотя это было вполне в ее репертуаре. Она помнила, что в самом деле часто злилась на мальчишек, когда ей было лет шесть. Она так ревновала их — они были намного свободнее и могли позволить себе забавы, которых не разрешалось девочкам. Возможно, она и плюнула в одного из них, но что было причиной тому?
Ее собственные дневники, призналась она себе, были не лучше. У нее редко возникало желание оставить в них больше трех-четырех слов о каждом из дней, и часто записи были не длиннее, чем «Тревор, крабы», «Эдвард неважно танцует» или же «Бьюла пережарила рыбу».
Она всегда полагала, что тяга к критике как черта характера была следствием ее высокой требовательности, но, пролистав записи лет за десять, была вынуждена признать, что бесстрастный судья — например, биограф, — вероятно, заключил бы, что она была женщиной с чрезмерной тягой к критике. Год за годом те три-четыре слова, которые она позволяла оставить о своих днях, были жалобами: пережаренная рыба; ухажер, не умеющий танцевать; полицейские, которые брали с нее штраф; концерты, на которых духовые инструменты звучали неважно или же солисты не были как следует готовы к выступлению.