Спенсер пожимает плечами, но затем улыбается мне настоящей, неподдельной улыбкой.
— Может быть, немного, но я полагаю, что это нормально, верно? Если бы я не ревновал, был бы я вообще человеком? Я хочу сказать, что это не имеет отношения к делу. Я делаю это для тебя. — Он делает паузу и на мгновение задумывается, прежде чем поправиться. — С тобой.
— С тобой, — соглашается Черч, а затем наливает ещё по бокалу шампанского. Парни чокаются своими бокалами с моими во второй раз. — Пока смерть не разлучит нас, — произносит Черч тост, и мы все бормочем это в ответ. Что именно это значит, я не уверена. Надеюсь, до конца года это заявление не станет таким буквальным.
Это всё, что я успеваю сделать, прежде чем мои глаза наполняются слезами, и мне приходится запихивать в рот клубнику в шоколаде, чтобы сдержать смехотворный девчачий плач. Не то чтобы в девчачьем плаче было что-то плохое. Я просто… не хочу плакать прямо сейчас, я хочу улыбаться.
Я хочу быть счастливой.
— Пока мы не забыли, — говорит Тобиас, поднимаясь со своего места и хватая розовую коробку из-за стола с едой. Она перевязана белой лентой и украшена букетом розовых, фиолетовых и красных цветов. Когда я открываю открытку сверху, там просто написано «Любезно предоставлено Студенческим советом».
— Что это? — спрашиваю я, и Мика бросает на меня тяжёлый взгляд.
— Чак, открой. — Он улыбается, когда я развязываю ленту и снимаю крышку.
Внутри великолепное розовое платье с белым кружевом на плечах. Тобиас достаёт его для меня и встаёт, чтобы я могла видеть его всю великолепную длину.
— Мы сшили его на заказ, — произносит Черч, глядя на меня, а не на платье. — На этот раз это была групповая работа. Я знаю, что могу быть настойчивым в таких вещах.
— Оно чертовски великолепно, — отвечаю я, вставая и дотрагиваясь пальцами до нежного кружева, пышной юбки и лифа с рюшами. — Для чего оно?
— Это не просто подарок на твой день рождения, это твоё… — Рейнджер замолкает и стискивает зубы, как будто ему больно. — Боже, это слово слишком глупое, чтобы я мог его произнести. Я не могу этого сделать. Кто-нибудь другой попробует это сделать.
— Приглашение на бал, — говорят близнецы в унисон, и я улыбаюсь, обвивая руками шею Тобиаса, а затем точно так же обнимаю каждого из остальных парней. — Итак, ты пойдёшь с нами на выпускной?
— Я принимаю его. Да, во всех отношениях, — отвечаю я им, переполненная энергией и волнением, помогая Тобиасу положить платье обратно в коробку. — Есть ли шанс, что я также смогу собрать группу, уютно устроившуюся под звёздами?
— А… уютно? — спрашивает Мика, склонив голову набок.
— Обнимашки, идиот, — говорит Тобиас, укладывая близнеца на матрас. — И, конечно, ты можешь. Вот для чего мы принесли сюда всё это барахло.
Он заползает с другой стороны от Спенсера, Рейнджер — с дальнего конца. Я посередине, Мика справа от меня, а Черч с другой стороны от него.
Мы по очереди передаём косяк туда-сюда, Млечный Путь сверкает в небе, как картина.
Я только что получила концовку с обратным гаремом?
Да, да, я думаю, что только что это сделала.
Я просто надеюсь, что это действительно счастливый конец моей истории, а не эпизод в фильме ужасов, действие которого ведёт к катастрофе.
От марихуаны нас всех немного клонит в сон, но после нескольких часов курения, дремоты и разговоров о звёздах (и инопланетянах, много разговоров об инопланетянах) мы заставляем свои задницы подняться и немного поесть. Потому что если и есть одно чувство, которое может взять под контроль сонливость, когда ты под кайфом, так это то чувство, которое ты испытываешь, когда знаешь, что у тебя есть что перекусить.
— Несправедливо, что всё становится намного вкуснее, когда ты под кайфом, — стону я, прижимаясь спиной к Тобиасу, пока мы кутаемся в одеяла и пытаемся прикинуть, как долго будет идти снег, прежде чем погода прогонит нас с крыши обратно в тепло общежития.
— Это абсолютно справедливо, — стонет Мика, падая обратно на матрас. — Я с нетерпением жду этой части кайфа. В противном случае, я не уверен, что стал бы вообще курить.
Мы съедаем большую часть еды, быстро превращаясь в толстое белое снежное покрывало, которое вскоре покрывает крышу. Большую часть вещей мы просто оставляем там, чтобы забрать позже, но каждый берёт по подушке, и мы возвращаемся внутрь.
Дверь на чердак, к счастью, всё ещё открыта, и нам всем удаётся спуститься по лестнице и убрать её, прежде чем Рейнджер закрывает за нами люк.
— Закуски в номер? — предлагает он, пожимая плечами, и я ухмыляюсь.
— Совершенно, определённо. Я ненавижу быть под кайфом без постоянного доступа к еде. Типа, мы только что поели, но я снова буду готова есть через десять минут. — Я беру Рейнджера за руку, и мы спускаемся вниз, остальные четверо парней следуют за нами. Мы даже не успели завернуть за угол, ведущий на кухню, как услышали звук шагов, за которым последовал хлопок двери.
Раздаётся крик и хрюканье, как будто за пределами кухни происходит какая-то драка. Близнецы обмениваются взглядами, а затем уходят, останавливаясь возле боковой двери и наблюдая за очень странной сценой.
Это Натан, ночной сторож, усмиряет Эдди, уборщика.
У Эдди какое-то оружие — я думаю, нож, — которое Натан ловко вырывает из его хватки, разворачивая Эдди, а затем заламывая ему руку за спину, прежде чем полностью повалить его на землю. Натан явно обучен боевым искусствам, помимо того небольшого занятия каратэ, которое было обнаружено при проверке биографии, проведённой Рейнджером.
Мужчины спорят, но я не слышу, о чём они говорят.
Что я действительно замечаю, так это пару серебряных наручников, которые достаёт Натан, надевает на Эдди, а затем ведёт его по дорожке в направлении главного здания.
— Либо эта трава безумно крепкая, либо мы только что увидели что-то интересное.
— О, это не травка, — говорит мне Черч, глядя вслед мужчинам, когда они исчезают за поворотом тропинки. — Но, похоже, Натан только что арестовал Эдди. Разве Джек не говорил что-то о том, что часть сотрудников вовлечена в дела Братства?
— Ты думаешь, мы только что обнаружили одного из них? — спрашивает Спенсер, но даже Черч пока недостаточно уверен, чтобы ответить на этот вопрос.
Глава 19
Я взлетаю до небес, когда вхожу в милый маленький домик в пригороде, где остановилась моя мама. И это метафора, а не буквальная интерпретация полёта, которым я только что летела из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Стюардесса пролила напиток папе на рубашку, что я восприняла как кармическую справедливость. Вместо этого мы оба могли бы лететь на самолёте Монтегю…
— Шарлотта! — говорит мама в красном платье и белом фартуке поверх него, появляясь в выложенном плиткой холле. Она раскрывает объятия, и я ставлю свои сумки на пол, чтобы обнять её. Папа топчется позади, как будто не уверен, что ему здесь комфортно. Он настаивал на том, чтобы остановиться в отеле, но мама пообещала, что у неё дома будет достаточно места, и он уступил.
Она всегда имела на него такое влияние. Раньше я ревновала, но больше нет. Неважно, какие у вас отношения — платонические, фамильярные или романтические, — но некоторые люди просто подходят друг другу лучше, чем другие. Мама и папа общаются, но, по-видимому, не в романтическом смысле. Мы с папой, например, совсем не ладим, но мы всё равно любим друг друга.
Жизнь сложна.
— И напомни-ка мне, кто из твоих многочисленных бойфрендов этот? — спрашивает Элоиза с девчачьим хихиканьем, которое заставляет меня закатить глаза. Если бы она говорила серьёзно, я бы разозлилась, но она просто совершенно явно не понимает моих отношений со Студенческим советом. Хотя это круто. Она не обязана это понимать, она просто должна это уважать.