С минуту Хок молчал, словно окаменев.
Потом посмотрел куда-то в сторону, в темноту, и ровным, ничего не выражающим голосом ответил:
— Я уже сделал это.
— Будьте вы прокляты! — Размахнувшись, она с силой ударила его по щеке, оставив на ней красный отпечаток всех пяти пальцев. — Будь ты проклят, норманн! Если ты попытаешься удержать меня здесь, клянусь, я…
— Убьете меня? — Странное выражение появилось у него я на лице, словно он насмехался над самим собой. — Сомневаюсь. — Повернувшись, он зашагал прочь.
— Помните, о чем я вас предупреждал, и не осложняйте своего положения еще больше, Авриль. Я вернусь через два или три дня. А пока — желаю всего наилучшего.
С этими словами он вышел и захлопнул за собой дверь. Авриль, открыв рот, не веря своим глазам, продолжала смотреть на то место, где он только что стоял. Лишившись объекта своего гнева, она какое-то время не могла тронуться с места. Когда способность двигаться все же вернулась к ней, она обвела взглядом огромную пустую комнату с оплывшими свечами и безмолвно пляшущими по стенам тенями.
Потом бросилась к двери и проверила задвижку.
Та была открыта. Он не потрудился запереть Авриль в доме.
Это свидетельствовало о том, что он был абсолютно уверен в сказанном: с этого острова нельзя убежать.
Авриль беспомощно прислонилась к двери. Черное, всепоглощающее отчаяние навалилось на нее. Изо всех сил она ударила кулаком по стене — бесполезный жест, только руку ушибла.
Спазм сжимал ей горло, она почти не могла дышать.
Авриль закрыла глаза и как наяву увидела свою дочку, ее румяные щечки, иссиня-черные кудряшки, блестящие на солнце, растопыренные пальчики, когда она махала маме на прощание.
— Жизель! — с рыданием вырвалось у Авриль заветное имя. — Сладкая моя Жизель!
Решительно тряхнув головой и отказываясь верить в то, что говорил Хок, Авриль заставила себя оторваться от двери. Если нет надежды на то, что ее спасут, она должна спастись сама.
Сейчас слишком темно, чтобы предпринимать рискованную вылазку, но как только рассветет, она начнет искать пути для побега.
— Я вернусь к тебе, мое дитя, — поклялась она. — Даже если для этого мне придется своими руками построить корабль!
Хок брел по освещенной луной тропе. Кровь стучала у него в висках так же громко, как волны прибоя там, внизу, в темноте. Вцепившись пальцами в кожаный ремень мешка, он почти не ощущал на плече его привычной тяжести, не замечал ни камней. отскакивающих из-под ног, ни холодного ночного ветра, освежившего его разгоряченное тело.
Он вообще ничего не видел и даже не мог ни о чем думать, ощущая лишь невыносимую усталость, острое желание и безысходность, затуманивавшие мозг. Во имя черных воронов Одина, единственное, чего он хотел от этой проклятой ночи, так это чтобы она наконец закончилась, не принеся новых страданий.
Вы же не варвар, сказала она. Дьявол, он еще никогда не чувствовал себя настолько варваром. Останься он с ней еще чуть-чуть, и повалил бы свою прелестную молодую жену навзничь, и доказал бы, как она ошибается, изнасиловав ее как какой-нибудь необузданный разбойник.
Как ей удалось так быстро завладеть его сердцем? Разве всего час назад, в альтинге, он не поклялся себе никогда не прикасаться к ней, не допускать се в свою душу? Кажется, его не хватило и на одну ночь. Он с трудом удерживался, чтобы не прикоснуться к ней. Ему начинало нравиться даже то, как безрассудно-отважно она противится ему, как проклинает его.
И уж совсем добили его ее слезы.
Хок на ходу перекинул мешок на другое плечо. Он старался прогнать воспоминание об этих двух блестящих слезинках, катившихся у нее по щекам. На один ужасный миг ему показалось, что он тонет в них.
В тот миг он увидел совсем другую Авриль — не дерзкую и буйную, а нежную, добросердечную, безоглядно преданную тем, кого она любит… и совершенно беззащитную.
Он не мог избавиться от неприятного ощущения — будто проглотил целую миску шипов.
Чувство вины.
У меня есть дочь. Трехлетняя девочка.
Его щека все еще хранила след пощечины Авриль, но ощущение было такое, словно каждым своим словом она наносила ему ножевой удар в живот. О боги, ему и в голову не приходило, что у нее может быть маленькая дочка, которая ждет ее во Франции, как и муж!
Но она к ним не вернется.
Ни теперь, ни когда бы то ни было.
Хок поднял глаза к черному, усеянному звездами небу и послал ему проклятие за то, что оно поставило ее на его пути там, в Антверпене. Если бы она оказалась на том углу несколькими мгновениями раньше или он несколькими мгновениями позже, если бы Келдан не настоял, чтобы они догнали ее, если бы она не подняла руку на Торолфа…
Нет, теперь поздно сожалеть. Что сделано — то сделано. Он не может рисковать благополучием Асгарда ради одной женщины.
И даже ради ребенка.
Хок сосредоточил внимание на дороге. По крайней мере у девочки есть отец, стало быть, она не останется круглой сиротой. Все же это больше, чем было у него.
Стараясь загнать невеселые мысли подальше в глубь сознания, Хок сконцентрировался на знакомом изгибе дороги, на соленом морском ветре, дувшем в лицо, на том, что ему предстояло. После злосчастного путешествия в Антверпен вся его жизнь выбилась из привычной колеи, и Хок ощущал острую необходимость срочно ввести ее в прежнее русло. Что ему необходимо, так это рутина. Привычный ход событий. Хороший сон ночью и побольше тяжелой физической работы днем.
Просто необходимо держаться подальше от этой завораживающей красотки, которая только что стала его женой, — на расстоянии, достаточном, чтобы не думать о ее пахнущих пряностями волосах, о мягко прильнувшем к нему теле и бесстыдно-соблазнительных рубиновых губах, умолявших его…
В крайнем раздражении Хок отогнал от себя заманчивую картину. Он больше не желает проходить через все это. Тяжелый труд в поте лица поможет ему не думать о ней. Следует помнить лишь о том, что действительно важно, — о долге перед своим народом.
По возвращении он будет в состоянии холодно и рационально отнестись к ее присутствию в его жизни.
Хоку понадобилось полчаса, чтобы добраться до ванингсхуса Келдана. Молодой жених чуть ли не весь предыдущий год строил его на поляне к западу от города — в надежде на счастливую уединенную жизнь в нем с молодой женой.
Хок стукнул в дверь кулаком — всего лишь раз. Поскольку все его неприятности случились из-за Келдана, не мешало бы Келдану теперь оказать ему услугу.
Полированная сосновая дверь немедленно отворилась, и вышеупомянутый молодой жених на удивление радостно приветствовал его:
— Хок! Почему ты пришел без своей хозяйки? А, ладно, не важно. Слава богам, что ты здесь! — Кел схватил его за руку и потащил в дом, выражение лица было у него таким же взволнованным, как голос. — Ты должен научить меня говорить по-французски. Чертовски трудно ухаживать за женщиной, если она не понимает, что ты ей говоришь.
Он жестом указал в дальний конец комнаты, где стояла очаровательная Жозетт, с лицом, мокрым от слез ярости. У ее ног, словно обломки кораблекрушения, валялись перевернутые шкатулки для драгоценностей, изодранные одежды, распоротые бархатные подушки, усеявшие все вокруг гусиными перьями, которыми они когда-то были набиты, а также останки того, что некогда было изящным резным стулом.
— Подарки не помогают, — объяснил Келдан, уворачиваясь от флакона духов, которым она в него запустила. Пролетев мимо, флакон разбился, ударившись о стену.
Хок понял, что Жозетт бушует уже давно, швыряя в голову мужа чем попало, так как стена за спиной Келдана была изукрашена отвратительными свежими разводами вина и драгоценных масел; кое-где к клейким потекам прилипли гусиные перья.
— Кел, клянусь мечом Тора, здесь пахнет, как в спальне у блудницы, — сказал Хок, разгоняя ладонью воздух перед носом.
— А более интересных соображений у тебя не найдется.
— Так ведь именно я предупреждал тебя, что незнание языка может создать множество проблем.