М. М. Убого, убого там все, неразвито, нету там никаких чувств. А откуда ему развиться-то? Не успел родиться — горы, драки, камни, все валится, гремит, орлы хлопают, пули! Тут прочухаться не успеешь — помирать пора. Да как же ему без коня-то этого, Карагеза этого самого бьггь?! Без Карагеза-то ему как, поймите же вы!
Печорин. С самой невыносимой печалью можно жить. Еще как можно. И еще привыкнуть к ней. И еще скучать при этом и жить!
М. М. Да ведь дикарь не понимает печали. Ведь он — джигит! Ведь он с пеленок джигитует. Вот так вот — вжик — и вся его жизнь!
Печорин (заглядывает в пропасть). Намело сугробов в вашу Чертову пропасть. Не поверите: «Блестя на солнце, снег лежит!» Это не Кавказ никакой, это Саратов, это Тамбовская губерния — вот так вот вжик — и все!
М. М. Господи-Боже-мой! Да как же вас звать-то, сударь!
Печорин (срываясь в пропасть). A-а! Зовите Печориным…
М. М. Ну, здравствуй, Григорий Александрович.
Занавес.
Печорин, Грушницкий, позже Вернер,
Вера, офицеры.
Грушницкий перед зеркалом. Печорин на кровати. Периодически забегают офицеры — что-нибудь взять из своей тумбочки.
Печорин (о своем животе). А может быть, это следствие действия вод?
Грушницкий. Ты материалист, Печорин.
Печорин. Это следствие действия вод.
Грушницкий. Ты во всем видишь худую сторону. У тебя есть духи?
Печорин. На что тебе? От тебя и так за версту розовой помадой несет.
Грушницкий. Ничего. Дай-ка! (О новом мундире.) Ну как?
Печорин. Одерни борта. Повернись-ка. Спина морщинит.
Грушницкий. Где-где?
Печорин. Вернер велел пить по два стакана. Может мне не идут сернокислые воды? Ведь у меня желудок слабый. Два стакана!
Грушницкий. Знаешь, его тут называют Мефистофелем.
Печорин. Вернер прописал еще разводную ванну. Ты не пробовал?
Грушницкий. Печорин, эти ванны забиты стариками! Поехали к Провалу кататься!
Печорин. А ты потел в Ермоловской ванне? Многие хвалят.
Грушницкий. Ну, конечно, я не потел! Если хочешь серьезно — не сегодня-завтра меня могут убить. Впрочем, и тебя конечно тоже. Веришь ли, близость смерти обостряет все чувства.
Печорин. Княгиня.
Грушницкий. Что княгиня?
Печорин. Княгиня потеет в Ермоловской ванне.
Грушницкий. Ты имеешь в виду княгиню Лиговскую?
Печорин. Ежедневно. В десять утра.
Грушницкий. Откуда ты знаешь?
Выглядывает Вера.
Вера. Пойми, только там, только у княгини мы можем с тобой видеться. Княгиня моя дальняя тетка. Ты должен с ней познакомиться. Только там, мы только там можем с тобой видеться. Ты должен, ты должен познакомиться с княгиней. Обещай, что ты познакомишься с княгиней. (Вера исчезает.)
Печорин. Ой, как скушно!
Грушницкий. Ну, и что княгиня? Что княгиня-то?
Печорин. Откуда ж я знаю? Потеет! Эго ты знаком с ними!
Грушницкий. Хочешь, познакомлю! Я устрою! Даже после такого!
Печорин. Уволь. После чего же это — такого?!
Грушницкий. Признайся, что хочешь? Признайся!
Печорин. Совершено ни на что нет сил. Стреляет в боку, живот пучит. Где Вернер? Вернер!
Грушницкий. Не надо было сердить Мери.
Печорин. Уже так близко «Мери»?
Грушницкий. Ну нет, конечно! Они гордая знать. Я для них дикий армеец. (Вертится перед зеркалом.) Проклятый жид, рукава обузил. Успеет ли к балу?
Печорин. Что за бал? Когда?
Грушницкий. Ты, как не из этого мира, ей богу! Сегодня, в зале ресторации. Впрочем, по записи. Запишись. Непременно!
Печорин. Да ведь ты мазурку совсем не умеешь. Придется мне пригласить княжну.
Грушницкий. Что ты, что ты! Она не пойдет с тобой теперь. Она зла на тебя!
Печорин. Быть не может!
Грушницкий. Я не хотел говорить тебе, княжна очень-очень невысокого о тебе мнения.
Печорин. Да ведь мы даже не знакомы! О, вот опять! Доктора сюда!
Грушницкий. Она говорит, что у тебя взгляд дерзкий.
Печорин. У меня? Помилуйте, с чего бы это!
Грушницкий. Наглый. Представляешь, так и сказала — наглый взгляд!
Печорин. Да не могла она такого сказать!
Грушницкий. Печорин, согласись, ты лорнируешь резко.
Печорин. Ах, московская княжна! Посмели навести на нее стеклышко!
Грушницкий. Резко. Напористо. А Мери — она ангел. Ты не поверишь, у нее душа возвышенная. Да, еще она сказала, что ты невысокого о себе мнения.
Печорин. Так и есть. (Лорнирует Грушницкого.)
Грушницкий (оборачиваясь). Дай-ка сюда. (Пробует лорнировать.) Как ты это делаешь?
Игра с лорнетом. Лорнируют воображаемых дам.
Печорин (запыхавшись). А ведь эта княжна Мери прехорошенькая.
Грушницкий. Безумная женщина! Безумная!
Печорин. У нее такие бархатные глаза. Именно бархатные. Нижние и верхние ресницы такие длинные, что лучи солнца не отражаются в ее зрачках. От этого они кажутся тусклыми.
Грушницкий. Не говори о ней, Печорин! Я не поручусь за себя!
Печорин. Я люблю эти глаз без блеска: они так мягки, они будто бы гладят тебя. А что у нее зубы белы?
Грушницкий. А что?
Печорин. Это очень важно, чтобы зубы были белы! Жаль, я не видел ее улыбки.
Грушницкий. Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади.
Печорин. А ножка. Ты обратил внимание, как эту ножку сжимает английская ботинка!?
Грушницкий. Признаться, нет.
Печорин. Самое важное, что щиколотка так сухощава, что можно ее вот так вот обхватить. И, безусловно, линия бедра…
Грушницкий. Печорин! Ты ведь знаешь об моей любви!
Печорин. Знаю.
Грушницкий. Учти, под этой шинелью бьется живое сердце.
Печорин. Да ведь ты в мундире. Впрочем, недошитом… Грустно как-то… живот болит. Доктор не идет.
Грушницкий. Печорин. Не шути с моей любовью. Ты зол на язык. Я и сам зол на язык. Может это нас и сдружило — подмечать людские пошлости. А что, уже десять?
Печорин. А что?
Грушницкий. Я обещал княжне наладить телескоп. Она желает рассмотреть Эльборус.