— Все кончено. Разве ты сам этого не видишь, Франц? Пришло время забыть о той, прежней, жизни. Я просто больше не могу этим заниматься, Франц. Я утратил веру. — Голландец сделал пару шагов назад. — Мы проиграли, Франц. Проиграли.
Он отошел еще, увеличивая расстояние между ними. При этом он нервно поглядывал по сторонам, и темноволосый мужчина проследил за его взглядом. Ничего не увидев, он тем не менее ощутил тревогу и сжал в ладони лежащий в кармане пистолет Макарова.
Голландец снова заговорил, и глаза его стали теперь совершенно дикими.
— Мне очень жаль, Франц… Прости…
Развернувшись, он побежал прочь.
Дальше все произошло в считанные секунды, хотя, казалось, само время застыло.
Голландец на бегу орал что-то кому-то невидимому. Железнодорожный рабочий ринулся к женщине с мальчиком, сжимая в вытянутой руке пистолет. Почтенная домохозяйка с удивительной ловкостью припала на колено и выхватила из-под пальто оружие. Прицелившись в темноволосого мужчину, она заорала, приказывая ему заложить руки за голову.
Темноволосый резко обернулся в сторону женщины и мальчика. Та быстро сунула руку в сумку, и ее боковая сторона отвалилась, разорванная очередью из пистолета-пулемета «Хеклер и Кох МП5», который, как стало ясно, она прятала там. Одновременно женщина резким толчком отшвырнула мальчика в сторону на землю. Очередь прошила человеку в форме железнодорожного рабочего грудь и разнесла лицо.
Блондинка развернулась, наводя пистолет-пулемет, по-прежнему находящийся в разорванной сумке-макраме, на женщину-полицейского, переодетую в домохозяйку. Та мгновенно перевела пистолет с мужчины на блондинку и дважды выстрелила. А потом еще дважды. Пули попали матери мальчика в грудь, в лицо и в лоб, и та умерла раньше, чем успела рухнуть на платформу.
Мужчина видел, как погибла блондинка, но времени скорбеть не было. Он слышал крики десятка бойцов спецназа в касках и бронежилетах, высыпавших на платформу из здания станции и откуда-то из-за него. Некоторые сердито приказывали жестами голландцу убраться с линии огня. Женщина снова навела пистолет на темноволосого. Тот судорожно пытался вытащить из кармана «Макаров», и когда наконец достал, то не стал целиться ни в женщину, ни в других бойцов спецназа.
Первая пуля, выпущенная противницей, ударила его в грудь как раз в тот момент, когда он разнес выстрелом затылок голландца.
Франц Мюльхаус — Рыжий Франц — известный анархист и террорист, чье бледное лицо смотрело на перепуганных обитателей Западной Германии с плакатов «Разыскивается» от Киля до Мюнхена, — упал на колени, руки безвольно повисли. Пистолет Макарова выпал из разжавшихся пальцев, а подбородок опустился на залитую кровью грудь.
Умирая, он еще успел увидеть мутнеющим взором бледное личико своего сына с округлившимися глазами и раскрытым в безмолвном крике ртом. И каким-то непостижимым образом уже почти мертвый Рыжий Франц Мюльхаус нашел в себе силы выдохнуть с последним вздохом одно единственное слово: «Verräter…» — «предатели…».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
За три дня до первого убийства: понедельник, 15 августа 2005 года
Лист, остров Зюльт, 200 километров северо-западнее Гамбурга
Это было мгновение, которое ему хотелось бы остановить навечно.
Его чувства охватывали каждый уголок земли, моря и неба над ним. Он стоял босой и ощущал сухой песок под пятками и между пальцами ног. И ему казалось, будто это место, этот миг — все, что он помнит о себе. И он думал, что здесь, в этом месте, нет ни прошлого, ни будущего. А есть только этот идеальный момент. На острове Зюльт, длинном и узком, расположенном в Северном море, не было ни скал, ни возвышенностей, чтобы укрыться от задувающего под высоким небом ветра. Ветер проносился над островом в сторону простиравшегося за ним куда более солидного побережья Дании.
Мужчина стоял у кромки воды, и ветер протестовал против его присутствия, яростно теребя хлопковые штаны, пытаясь оторвать завязки и воротник рубахи, ероша и бросая в глаза светлые волосы. Он обдувал лицо и щекотал кожу, пока мужчина смотрел на бегущие по бескрайнему бледно-голубому небу пушистые облака.
Йен Фабель был чуть выше среднего роста, лет сорока, но в его худощавой угловатой фигуре и развевающихся светлых волосах присутствовало нечто неуловимо детское. Его светло-голубые глаза, обычно светившиеся умом и весельем, сейчас превратились в узенькие щелочки на усталом лице, которое он подставил яростному ветру. Его лицо было загорелым и небритым, и, если нечто ребяческое в его позе напоминало о том юнце, каким он был когда-то, то серебристые вкрапления в его трехдневной золотистой щетине намекали на приближающуюся старость.