— Ма-ам! — донёсся голос дочери. — Папа уже полчаса не вылезает из ванной, мне надо в душ, я в школу опоздаю!
— Оо-ля! — горным эхом, далёким и жалобным, прилетел из ванной голос мужа. — Оо-ля! Чистое полотенце! Пожалуйста!
И тут опять зазвенел будильник. Не открывая глаз, Ольга Юрьевна села, спустила ноги с кровати, нашла одну тапочку.
— Мам, у нас геркулес кончился, я не знаю, чем мне завтракать, — сообщила дочь.
— Мам, ты не видела мой учебник математики, синий такой, в клеточку? — спросил сын.
— Оля! Чистое полотенце! Я уже час жду! — напомнил муж.
Ольга Юрьевна, прихрамывая, в одном тапочке, побрела по коридору.
— Мам, ты опять спишь в этой байковой пижаме! Она какая-то казённая, ты в ней похожа на приютскую сироту. — Катя дёрнула её за рукав.
— Зато тёплая, — заступился Андрюша и дёрнул за другой рукав, — и ничего не казённая. Её бабушка купила маме на день рожденья, лет сто назад, в «Детском мире».
— Продолжаем нашу программу. Сегодня ночью, в двадцати километрах от МКАД, в лесополосе, найден обнажённый труп девочки, на вид около двенадцати лет, — сообщил после рекламной паузы бодрый голос.
— Отстаньте, — тихо взмолилась Ольга Юрьевна, открыла наконец глаза и обнаружила, что стоит на кухне перед телевизором. — Андрюша, отнеси папе полотенце.
— Почему я? — возмутился сын.
— Ну не я же! — хихикнула дочь.
— Вероятно, в Московской области появился очередной маньяк, серийный убийца.
Ольга Юрьевна застыла перед телевизором. На экране показывали кусок шоссе, ряд милицейских машин, канаву, опушку леса, фрагмент ограждения.
— Мам, а где у нас чистые полотенца? — спросил сын.
— В кладовке, дурья башка! — ответила за Ольгу Юрьевну дочь. — Андрюха, ну честное слово, живёшь, как постоялец в гостинице!
На экране корреспондентка ткнула микрофон в лицо усталому мужчине. У него была седая голова, поэтому он выглядел почти стариком, сердитым стариком, которому все надоело. Ольга Юрьевна знала, что ему сорок один год, так же как и ей.
— Скажите, уже установили личность убитой?
— Да. Установили.
— А можно подробней? Она москвичка? Приезжая? Или проживала в области? Как её имя? Сколько ей лет? Каким образом…
— Работа следственной группы только началась, никакой информации мы сообщить вам пока не можем. Обратитесь в пресс-центр ГУВД.
— Мам, смотри, это твой Дима Соловьёв! — заметила Катя и включила чайник.
— Мам, ты точно не видела мой учебник? Это очень важно! Там внутри листок с задачами, которые будут на контрольной! — крикнул из комнаты Андрюша.
— Оля, у меня кончились лезвия! — пожаловался Александр Осипович. Он наконец вышел из ванной, розовый, распаренный, в старом махровом халате.
— Конечно, маньяк! Кто же, если не маньяк? — уверенно заявила симпатичная блондинка, которая появилась в кадре после Соловьёва. — Он облил труп косметическим маслом, чувствуете, до сих пор пахнет. И ещё, рядом валялась детская пустышка.
— Откуда у вас такая информация?
— Слышала, как они обсуждали, — свидетельница криво усмехнулась, — этот перформанс. Маньяки в своих действиях демонстративны. К тому же полнолуние. Ладно, я расскажу по порядку. Мы возвращались из гостей, остановились…
Телевизор выключился. Ольга Юрьевна вздрогнула, обернулась. За спиной стоял Александр Осипович с пультом в руке.
— Нет, Оля. Нет.
— Что?
— Сама знаешь — что. Ты не будешь больше в этом участвовать. Никогда.
— В чём именно, Саша?
— Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Вспомни, что с тобой творилось. Тяжёлая депрессия, бессонница. Забыла? Ты тогда почти свихнулась, нас чуть с ума не свела, меня, детей, родителей твоих. И главное — без толку. Ты его практически вычислила, но они его не поймали и сейчас не поймают. Это безнадёжно. Кому-то выгодно, что он убивает подростков.
— Саша, перестань, кому это может быть выгодно? Что ты глупости говоришь? — Оля хотела отнять у мужа пульт, включить телевизор. Но он не дал, спрятал руки за спину.
— Конечно, я всегда говорю глупости, зато твой Соловьёв гений. Кто бы мог подумать, что из мальчишки, гадкого утёнка, вылупится такая сильная личность, вон, по телевизору его показывают, красавца седовласого. Его показывают, а ты смотришь, оторваться не можешь.
Ольга Юрьевна заставила себя улыбнуться и поцеловала мужа в колючую щеку.
— Сашенька, ну что ты завёлся? Сейчас приму душ и будем завтракать. Все хорошо, не волнуйся.
Он тяжело вздохнул, насупился.
— Ты не ответила мне.
— А ты разве спросил о чём-то?
— Ма-ам! Ты не брала мою красную расчёску? — крикнула из ванной Катя.
— Я не спросил, — Александр Осипович упрямо мотнул головой, — я попросил. Обещай мне, что ты не будешь в этом участвовать. Даже если тебя пригласят. Даже если станут уговаривать, ты откажешься. Категорически. Ну что ты молчишь?
Убитую девочку звали Качалова Евгения Валерьевна. Неделю назад ей исполнилось пятнадцать. На тумбочке, у её кровати, ещё стоял букет подсохших белых роз. Пятнадцать штук. К вазе была прислонена открытка, копия известной фотографии: Мерилин Монро стоит на решётке Нью-Йоркской подземки и пытается усмирить свою юбку, вздыбленную потоком горячего воздуха. На обратной стороне корявым почерком было написано:
«Дорогую любимую доченьку Женечку поздравляю с днём рождения, будь всегда самой красивой и счастливой! Папа».
Внизу — дата и лихой росчерк подписи. Дмитрий Владимирович Соловьёв машинально отметил, что автору поздравления редко приходится писать от руки, зато автографы он раздаёт в день по десятку, не меньше.
На письменном столе девочки в дешёвой бело-розовой рамке с мишками и цветочками стоял портрет потасканного молодого человека. Впрочем, молодым его можно было назвать с большой натяжкой и только потому, что определение «мужчина» существу на фотографии никак не подходило. Длинные жидкие кудри закрывали верхнюю половину лица, падали змейками на плечи. Из-под чёлки похабно и томно глядели подведённые глаза. Пухлую верхнюю губу украшали тончайшие, словно тушью нарисованные усики.
Валерий Качалов, эстрадная звезда начала восьмидесятых, имел шестерых детей от разных жён. Женя была четвёртой его дочерью.
— Больше трёх лет он ни с кем не жил, — сказала Нина, мать Жени, — для него женщина после двадцати пяти — старуха. Нет, даже не старуха. Покойница. Мне тридцать три, так что я для него умерла восемь лет назад.
Застарелая, привычная ненависть к отцу Жени слегка притупила её боль. Соловьёв слушал, не перебивая.
На опознании она упала в обморок. В машине, по дороге домой, молчала. Во время обыска сидела, сложив руки на коленях, когда задавали вопросы, отвечала коротко «да», «нет» и всё время покачивалась, как кукла. В ней вообще было что-то кукольное. Соловьёв легко представил себе, что лет десять назад она выглядела как новенькая нарядная Барби. Ноги от ушей, осиная талия, высокие скулы, кошачий разрез глаз. Сейчас напротив него сидела Барби потрёпанная, в которую давно наигрались. Модельное изящество обернулось нездоровой костлявостью. Волосы, от природы русые, волнистые, превратились в жёлтую тусклую мочалку. Много лет она жгла их перекисью и составом для выпрямления, потому что его величеству Валероньке нравились блондинки с прямыми волосами.
Его величество когда-то нашёл её, десятиклассницу Нину, в подмосковном городе. Неважно в каком. Дыра, захолустье. Он был там проездом, дал всего один концерт в заводском Доме культуры и углядел Ниночку в толпе поклонниц.
Дома, в провинции, её красивой не считали. Слишком тощая, слишком длинная, большеротая. Она стеснялась своего шикарного роста, сутулилась, подгибала колени. Губы подкрашивала так, чтобы казались меньше. И вдруг московская звезда Валерий Качалов, прямо со сцены, на глазах у всех, наклонился к ней, схватил за руки и выдернул из толпы, как цветочек с клумбы сорвал.
— Господи, я чуть с ума не сошла! Он заставил меня стоять рядом, целую песню. Он меня обнял за талию и шепнул: «Не горбись, дура!» Я тогда страшно удивилась, во-первых, что он такой маленький, мне по плечо, а во-вторых, что не поёт, только рот открывает и прыгает. Я же ещё ничего не знала про «фанеру». Он как бы пел и при этом со мной разговаривал. Когда кончилась песня, я думала — все, кончилась жизнь. Хотела рвануть со сцены, удрать, спрятаться в бабкином сарае. И знаете, я напрасно не сделала этого. Впрочем, тогда бы не было Женечки.