— Не поверишь, Кир, — улыбка стала еще шире и еще безумней. — Алого.
Ректор рассмеялся. Чуть наигранным, слишком напряженным смехом — так ей показалось. Скай тоже засмеялся — громко и искренне.
— Скай, — Блэк сел рядом с ней на диван, и Стана неосознанно отодвинулась. — Сколько еще лет ты собираешься его оплакивать, а? Давно бы пора…
Он резко замолчал. Она осторожно подняла взгляд от чая, по поверхности которого расходились круги, и увидела лицо Ская: сжатые в ниточку губы и бешеные глаза. Волной нахлынула паника. Стана пискнула, отползая на самый конец дивана, чуть не свалилась, встала и медленно попятилась к стене. Скай проводил ее ленивым взглядом, но тут же отвернулся.
Он встал — Блэк вжался в спинку дивана. Стана видела на лице ректора отражение собственного страха, и от этого паника становилась еще сильнее, глубже, острее. Казалось, сейчас будет драка или убийство, но профессор лишь взял со стола один единственный огрызок бумаги и положил его на диван рядом с Блэком. Молча. И сел обратно.
Блэк осторожно взял его в руки и — Стана вздрогнула от неожиданности — завопил. Яростно, бешено, лицо исказилось какой-то нечеловеческой злобой. Он попытался смять рисунок, но рука Ская вцепилась в чужое запястье мгновением раньше, и пальцы бессильно разжались, а лист спланировал в подставленную ладонь.
— Выйди, Стана, — бросил ей профессор, и она послушно кинулась к выходу, захлопывая за собой дверь и вжимаясь в нее спиной. Ее трясло, подгибались колени, но она все равно слышала приглушенный деревом голос. — А теперь Кир ты можешь рассказать мне, что это нарисовано давно, а я просто ошибся. Ты можешь мне рассказать, что этот лист попросил передать мне ты. Ты многое можешь мне рассказать, Блэк, но, клянусь Богом, если ты соврешь — я тебя убью…
***
Дыхание сбивалось, дрожали пальцы. Он жмурился, но перед глазами все стояло нарисованное лицо, он открывал глаза — и оригинал смотрел на него. Холодно, спокойно, обманчиво безразлично.
— Влад…
Ложь, подходящая ложь не находилась. Откуда, блядь, откуда только взялся этот рисунок? Почему тут была Стана? Что происходит?
— Не лгать, Кирилл, — эти интонации тоже напоминали о совсем другом человеке.
«У тебя пять минут», — всплыло в памяти, ледяной голос, серые, будто подернутые изморозью глаза. Проклятый, блядский Алек.
— Что ты хочешь услышать? Я все сказал. Почти год назад, — ему казалось, он слышит шум, с которым его мозг ищет правильные ответы, как от кулеров в старых системных блоках. Казалось, перед глазами висит значок загрузки, а фантомный процессор где-то внутри бешено, отчаянно считает и силится выдать ответы. — Алек пытался покончить с собой. «Пытался», — он выделил слово интонацией и замолчал.
Влад молчал тоже, глядя то на портрет, то на него. Долго молчал, прихлебывая виски из чайной кружки, будто воду, не замечая ни градуса, ни обжигающего язык и горло жара. Кирилл так не умел, и слава Богу, наверное. Он для этого был просто слишком человеком. Он — да. Они — нет.
— Он жив.
Это прозвучало как утверждение, Кирилл скривился, пожал плечами, отчаянно надеясь, чтобы Влад не оказался прав. Впрочем, он сам в это не верил.
— Я не знаю, Влад, — он взял бутылку, закрыл глаза и сделал один большой глоток. — Я не знаю.
— Она сказала мне… — Влад замолчал.
— Рисунок из того дома, да? — Кирилл дождался его кивка и кивнул сам, подтверждая. — Он сошел с ума после твоего «убийства». Прикончил охранника сразу после того, как очнулся. Пытался нападать на людей. Его пробовали лечить, потом изолировали.
— И отправили к нему немодифицированную студентку? — друг засмеялся, резко, отчаянно. — Ты, блядь, серьезно? Или вы ему, как дракону девственниц поставляли?!
Кирилл скривился, звучало мерзко и, да, нелогично. Но как объяснить, не рассказывая все? Как объяснить так, чтобы выйти отсюда живым?
— Он был неагрессивен последние годы, — он помедлил, вздохнул. — Откровенно говоря, Скай, когда его увезли из клиники, он был скорее… овощ.
Чашка звякнула о стол, Кирилл зажмурился, цепляясь за диванные подушки, ожидая удара, но удара не последовало.
— Что с ним делали? — глухо спросил Влад, и он, наконец, выдохнул.
Не убьет. Сейчас не убьет, если он не ошибется в формулировках, если паузы окажутся достаточными, а его слова не покажутся Скаю той ложью, которой были на самом деле. Он не хотел вылечить Алека, если быть честным с самим собой, хотя бы. Он не хотел ему помочь. Он просто хотел отомстить.
Проклятый, блядский Алек.
— Лечили, — он запнулся, выверено склонил голову, зарылся в волосы пальцами. — Мы пробовали лекарства, пробовали психологов, но он не реагировал Влад, совсем. В начале — приходил в себя и бросался на людей, — немного правды, — в конце — совсем никак, — капля лжи. — Он был как кукла, Влад. Выполнял команды — и все.
Друг усмехнулся, Кирилл избегал смотреть на него. Боялся, что он увидит правду в глазах. Да, просто боялся.
— И как же эта «кукла» нарисовала меня?
— Не знаю, — говорить правду было легко и приятно. — Я не был у него последние три года. Даже не знал, что Джейк там бывал. Возможно, он пробовал какие-то экспериментальные методики воздействия…
Скай рассмеялся, а Кирилл кисло скривился. Пробовал, да. Так пробовал, что в итоге оказался белой биомассой в репликаторе, а безумная тварь была теперь неизвестно где. И убивала — он был уверен в виновнике смерти Юли с учетом всех нюансов.
— Хорошо пробовал, судя по итогу.
— Мы не знаем, что там произошло, — аккуратно сказал Кирилл и встал. — Я ответил на твои вопросы?
Внимательный, испытующий взгляд он с трудом, но выдержал. А потом Скай кивнул, прикладываясь к горлышку бутылки, и он сбежал, торопливо, не прощаясь. Боясь новых вопросов, не желая больше ничего говорить об этой проклятой твари. Просто боясь. За себя, за всех них.
Кирилл был аналитиком. Кто-то сомневался, кто-то раздумывал, а он — действительно верил в то, что моды способны развязать новую войну. Он даже знал, который именно мод.
До этого, он надеялся, что ситуация под контролем.
Сейчас — твердо знал, что это не так.
Проклятый. Блядский.
Алек.
========== Акт пятый — Analogia entis (Подобие бытия) ==========
И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время;
оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось.
Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз тяжелее.
(Эрнст Биркхольц, «Возвращение»)
Это было странное ощущение — он замирал на месте и подолгу смотрел по сторонам, видя и не веря. Люди шли, проходили мимо, хлопали по плечу, что-то говорили. Он отвечал им и улыбался, смеялся, пил гадостный кофе и терпимый чай. Курил — украдкой и у себя в комнате, кривился от слишком долгих лекций и сложных заданий, смеялся над оговорками профессоров, много разговаривал. Жил.
Это было как будто не с ним.
Вечерами Алек подолгу сидел перед зеркалом, вглядываясь в свое-чужое лицо и силясь вспомнить, каким оно было. Когда-то, вчера, сегодня, сейчас. Мир плыл перед глазами, память — совершенная и чудовищная память — подсовывала картинки, накладывала изображения, меняя цвет глаз, овал лица, волосы. Потом он тряс головой, пытаясь избавиться от ощущения нереальности происходящего, набирал единственный, забитый в память комма номер и говорил, говорил, говорил. На том конце терпеливо слушали и дышали, он неизменно извинялся, когда порыв отпускал, и, не дожидаясь ответа, вешал трубку. Чтобы — опять и снова — повторить все на следующий же день.
Признаться честно, Алек ожидал вспышек ярости. Ожидал горя, боли, кроваво-алой пелены перед глазами, желания убивать — но ничего не было. То ли седативы в лаборатории Кира убили в нем это, то ли он сам изменился. Алек не знал, какой ответ правильный, он ничего не знал. И ничего не хотел.