Порыв ветра вдруг пробрал до костей, Стана с опозданием осознала, насколько замерзла. Она поежилась, Алла сняла с себя пиджак и накинула ей на плечи, плотно запахивая, но не глядя. Смотрела она только на приближающихся студентов.
— Александр, Алина, — врач кивнула, друзья ответили ей такими же кивками и нестройным приветствием, они поминутно оборачивались, глядя в коридор, где скрылся профессор. — Алина, вы случайно не знаете, что с профессором Ланским? Он выглядит нездоровым.
— Нет, — ответила подруга, глядя Алле прямо в глаза, а Стана все никак не могла понять, почему спрашивают у нее? Ее здесь не было, никого из них не было. — Нет, — повторила Алина еще раз. — Я не знаю.
Алла криво улыбнулась и кивнула.
***
Странное утро почти отпустило к обеду, она даже отогрелась под здешним ярким солнцем, даже вспомнила, как это — улыбаться и смеяться над чьими-то шутками. Рука уже почти не болела, Алла намазала намечающиеся синяки густой мазью с пряным и теплым запахом, названия лекарства Стана не знала, но действовало отлично. Боль прошла спустя десяток минут, а еще через полчаса она уже почти и не вспоминала о своей недотравме.
После медчасти они с друзьями пошли искать профессора и нашли — в гостиной, на диване, спящего. Алина хмурилась, глядя на него, Алька хотел было разбудить, но Стана поймала друга за руку и поднесла палец к губам. Отчего-то ей было остро жаль Ская, отчего-то казалось, что его боль, как и боль девушки из снов, всеобъемлюща и не имеет формы. Они сходили прогуляться, сыграли пару партий в популярную онлайн-игрушку, пообедали, но раз за разом возвращались в гостиную, к спящему на диване Скаю, как примагниченные. После обеда и уходить не стали: остались на втором диване, негромко переговариваясь и потягивая сладкий некрепкий чай с ароматом ванили.
Настроение было минорным, Стана задумчиво тянула последние капли перед новой порцией, когда резко распахнулась дверь, впуская к ним невесть откуда взявшегося в части ректора и Аллу. Последняя пыталась поймать первого за руку, тот уворачивался, бросая на нее злые взгляды и уверенно шел к Скаю.
— С-с-сука, — чуть слышно прошипела врач сквозь зубы, но Стана услышала, удивленно хлопнула глазами и сделала еще глоток, вдруг чувствуя, как чашка выпадает из враз ослабевших пальцев.
Перед глазами метались тени, она видела тонкую женскую фигуру, ткань платья стремительно пропитывалась кровью, алой-алой кровью, будто причудливый цветок распускался на голубой шелковой глади…
— Вставай, ну!.. — голос слышался отдаленно, хрипел, как тогда, в кабине истребителя, в наушниках.
Черная-черная тень с лицом Блэка, черные пальцы сжимались на бледной хрупкой шее, рвали кожу, погружались в плоть. Девушка раскрывала рот в беззвучном крике, из огромных темных глаз текли кровавые слезы…
— Влад! — яростно.
— Стана… — едва слышно.
Она встала и бросилась вперед, отталкивая тень. Она била — и тень имела плотность, имела вес. Она чувствовала тепло чужой кожи и…
Видение исчезло резко, вдруг. Стана закричала, глядя как профессор Ланской — Скай, ее Скай! — сосредоточенно и спокойно избивает Блэка. Лицо ректора было уже залито кровью, руки Ская были в крови, а он все не останавливался, не прекращал. Он опрокинул Кирилла на спину, сел сверху и темные, слипшиеся от крови волосы скользили по ковру в такт ударам, оставляя на бежевом ворсе багровые следы.
Алла набросилась на него сзади, Алька и невесть откуда появившиеся Алекс и Ли присоединились к ней, пытаясь оттащить Ская от ректора, он откидывал их как пушинки, и рвался обратно, вперед. Мир перед глазами Станы пульсировал красным.
Алина шагнула вперед, Алла резко развернулась, прижимая разбитую губу тыльной стороной ладони.
— Нет, — сказала она.
Видит Бог, Стана была полностью с ней согласна. Чем они, люди, могут помочь против взбесившегося мода? Что они могут сделать, кроме как умереть?
— Алл…
— Нет, твою мать!
Алина поджала губы и отошла к стене. Стана чувствовала, как зудит в кончиках пальцев, мир наливался алым, мир пропитывался алым, алыми становились тени и свет, свет и тени…
Она снова видела их, как тогда, в своих снах — видела нити, тонкие и плотные, видела плотные коконы вокруг трех Саш, частую сеть вокруг Аллы, изящную, но, абсолютно точно, еще более смертоносную. Она видела бешеный, ощерившийся колючками клубок вокруг Ская, видела натянутые до предела щупальца между ним и Алькой и струйку крови, стекающую с прикушенной губы последнего.
Она засмеялась, мысленно, хриплым и лающим смехом. Чужим.
Она поймала бессмысленный и расфокусированный взгляд таких родных голубых глаз, скользнула нитями по колючкам щита и ударила — не осторожно и исподволь, совсем нет. Наотмашь, резко, сильно, больно…
Скай захрипел и повалился набок, его били судороги, в глазах метались алые искры. Стана видела их и это было болезненно-страшно, чудовищно, но — абсолютно невозможно отвести взгляд. Наверное, также смотрела мама на отчима, на своего убийцу, на своего мужа.
Образ промелькнул перед глазами, чужой и отдаленный, смеющаяся девушка в голубом платье, солнечный свет и влажные, зовущие губы.
Быть так близко — и не касаться. Видеть — и не говорить. Любить — и…
Стана шла вперед, не осознавая, что делает, а Алла почему-то не останавливала. Только смотрела, и в ее глазах был ужас, была боль, было отчаяние. Стана опустилась на колени — Алла зажмурилась, прикусывая губу, а потом распахнула глаза шире прежнего и уставилась куда-то поверх нее.
Стана прижала к себе голову Ская и медленно, осторожно провела ладонью по темным от пота и крови волосам.
— Все хорошо, любимый, — хрипло прошептала то ли она, то ли кто-то в ее голове. — Все уже хорошо. Все закончилось, все совсем закончилось… Приходи, — сорвалось с губ, хриплое и болезненное. — Если мы сегодня не умрем, Скай, приходи…
Пальцы сжались, почти дергая короткие пряди, Скай распахнул глаза — а ее безумие вдруг исчезло, схлынуло, растворилось. Профессор смотрел, растерянно и почти испугано, а Стана вспоминала как жестокая ухмылка кривила эти губы, как брызгала на ковер чужая кровь. Скай протянул руку к ее лицу, алую, перемазанную кровью руку — она закричала и мир все-таки заволокло милосердной тьмой.
Она едва успела понадеяться, что ей ничего не приснится.
========== Акт одиннадцатый — Causa finita est (Вопрос решён) ==========
Моя любовь тягучая, как мёд,
и сладкая, и горькая, и злая.
Она тебя когда-нибудь убьет,
уже сейчас немного убивая.
(Джио Россо)
Небо было пронзительно голубым, ни облачка, ни единой белой точки — только яркая безграничная синь. Он смотрел на него, лежа на крыше ангара, как когда-то настолько давно, что почти уже не в это жизни. Смотрел и не верил.
Помнил серо-желтый небосклон, неистребимый запах гари и едкий, обжигающий — авиационного топлива. Помнил темные следы на взлетке, горячий металл крыши, росчерки машин в небе. Сейчас — ничего из этого, даже покрытие под ним было едва теплым. Может, это все модификация, а может, просто новые материалы по-другому реагировали на палящие лучи южного солнца.
Часть невозможно изменилась. Часть осталась такой же.
Алек метался между этими мыслями, склоняясь то к одной, то к другой исключительно в зависимости от настроения, от того, на что падал взгляд: свежий ремонт — старые окна, блестящие истребители, круче даже, чем он когда-то проектировал — вид из окна, где стояли и зеленели все те же деревья, те же кусты, на которые он некогда часами смотрел. Все было также, как и раньше, но неуловимо по-другому. Он долго думал почему, потом осенило.
Больше не было войны.
Эта мысль застряла в его сознании, она царапалась, билась, вытаскивая из непроглядной тьмы чувства, о которых он даже не подозревал. Алек на автомате ходил, смеялся вместе с «однокурсниками», улыбался, иногда невпопад, падал и отжимался, отжимался до боли в мышцах, до седьмого пота, пытаясь прогнать кровавые картинки перед глазами и адское, иррациональное желание показать этим деткам мира и любви, что такое настоящая тьма. Какая-то безумная часть мечтала о боях и хождению по грани, по самой кромке, за которой нет ничего кроме смерти. И эта часть ему не нравилась. Теперь? Никогда?