Никогда не думал, что настолько сойдет с ума, чтобы проделать это с собой. Что же было той критической точкой, после которой он лег вот так вот в гроб в квартире Дена, сознательно отключив подачу части лекарств? Что заставило его биться в судорогах, чувствуя, как кислота растворяет кожу и часть мышц, что помогло ему оставаться в сознании и упорно заставлять бездумную машину моделировать его новое тело? Что помогло ему не сойти с ума от боли, когда формировались новые ткани, когда иглы раз за разом входили в тело?
Алек не знал ответ.
Но, похоже, эта боль и вернула ему разум.
Или не боль? Или это было позже, когда он стоял над трупом Юки и не чувствовал ничего? Или еще позже, когда рыжая заливисто смеялась в его сне и он чувствовал боль, не менее сильную, но не имеющую формы?
Или когда впервые посмотрел в зеркало и понял, что отражение — это не он?
Столько потерянных лет. Алек усмехнулся девушке в оконном стекле, давно мертвой девушке, завернул в душевую, вытащил линзы и распустил волосы, кое-как продрав пальцами спутавшиеся пряди, вычесав из них серую пыль. Темная волна накрыла плечи, скользнула по спине и груди — проклятой, такой неудобной груди — и он скривился, глядя на самого себя. Так хотелось, тогда, после войны. Казалось — это решит все проблемы. Казалось — только этого не хватает чтобы стать счастливым.
Мозгов, мозгов ему не хватало.
Он еще раз отряхнулся, сполоснул руки, закрыл воду и вышел. Комната Кирилла была неприлично близка, а перед закрытой дверью стояла Алла и смотрела прямо на него. Улыбалась, печально и скупо, словно зная, что он чувствует. Алек улыбнулся в ответ, глядя на единственного человека, к которому он не побоялся прийти после. На единственного друга, которому доверился, которому поверил — и который полностью оправдал доверие. Она не подвела. Он хотел бы знать, откуда Алла достала этих мальчишек так здорово сыгравших его самого. Хотел бы знать, кто они, но никогда не спрашивал. Он и так попросил ее слишком о многом, он и так — опять и снова — ломал ей жизнь. Его, его вина.
— Он там? — негромко спросил Алек, кивая на дверь и едва заметно вздрагивая от звука собственного голоса.
— Да, — Алла вздохнула. — Ты уверен?
— Пора заканчивать, Аллчонок, — он улыбнулся, зная, насколько безрадостной получилась эта улыбка. — Я устал. Пора заканчивать.
— Ты…
Она смешалась, замолчала, не договорила, но он знал вопрос. Убьет ли он его, будут ли криминалисты и следователи завтра кружить по базе и искать зацепки, которых нет? Будет ли девочка Алина хлопать ресницами и смотреть огромными зелеными глазами на мужчин в форме, сдержанно всхлипывать и уверять их, что понятия не имеет, что могло произойти и кто это мог быть? Алек снова улыбнулся.
— Нет. Я — нет. Обещаю.
Алла всхлипнула, он обнял ее, крепко прижимая к себе на миг, а потом отпустил и взялся за ручку двери. Было страшно, страшнее, наверное, чем даже самому Кириллу все это время и сейчас. Было смешно, веселье поднималось от низа живота и застревало в горле клокочущими вспышками. Иррациональное, безумное веселье. Семьдесят два процента модификации и сумасшедший мод-убийца за дверью. Бедный Кирилл. Алек подмигнул Алле, повернул ручку и резко толкнул, шагая за порог.
— Вон.
Кир сидел в кресле, лицом к окну, спиной к нему. Алек чувствовал густой аромат, смешение запахов алкоголя, сигарет и чужого страха, чужой боли. Он закрыл дверь и невозмутимо пошел вперед до второго кресла, по дороге прихватил второй стакан, налил себе и сел, прикуривая дорогущую сигариллу из чужого портсигара. Табак был дивно хорош, а джин горчил и оседал на языке кисло-сладким древесным послевкусием.
— Я сказал выметай… — Кир обернулся и осекся, замер, как какой-то пустынный грызун перед хищником.
Алек снова улыбнулся и сделал еще глоток.
— Нет, — ровно сказал он, глядя как пальцы Блэка ложатся на комм.
Тот отдернул руку и замер, в синих глазах был страх, озера страха и капля боли, которой он упивался минутой раньше. Киру нравилось страдать, всегда нравилось. Еще ему нравилось быть первым, только не получалось никогда.
— Ты…
Алек кивнул, опустошая стакан и затягиваясь. Выдохнул, зажал сигариллу в зубах и налил себе еще. Кирилл следил за каждым движением, подобравшись. У него дрожали пальцы, он кусал губу — и это не вызывало ничего кроме смеха. И вот это вот он ненавидел? Вот этому обещал отомстить?
— Я. Хотел извиниться, веришь?
Кирилл помотал головой, Алек усмехнулся.
— Правильно не веришь, в общем-то, — он затушил сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице, подсознательно посчитав ее вес, объем и силу, которую надо приложить, чтобы раскроить Киру череп. Прикурил следующую. — Хороший табак, я таких в магазине не видел. Доставляют?
— Да, — Блэк неуверенно взял свой джин и тоже закурил. — Пришла меня убивать?
Алек засмеялся, тем хриплым, грудным, женственным смехом, который вызывал дрожь у него самого. Жуть, прости Господи.
— А как же прелюдия, Кир? Поговорить там сначала: природа, погода, пироги? Давно не виделись, все-таки, друзья, опять же, — он улыбнулся. — Мы же друзья, Кир?
Сердце частило в горле, по чужому лицу скользили, ласкаясь, алые-алые тени. Алек чувствовал грань своего безумия, чувствовал остро, как никогда раньше. Он будто стоял на краю пропасти, но край больше не осыпался под ногами. Он мог шагнуть в бездну, но этот шаг он должен делать сам.
— Да, — хрипло ответил Кирилл, и он снова засмеялся.
— Да нихуя мы не друзья, Блэк, — вздохнул Алек, затягиваясь максимально глубоко и чувствуя, как прочищает мозги горький дым. — Впрочем, какая разница. Я хотел тебя убить. Долго, кроваво, так, чтобы ты понял, что я чувствовал. Очень хотел.
— И…
— И не убью. Твой друг, наш друг, Алекс, он когда-то сказал мне, что надо ждать. Надо ждать, когда человек станет счастлив, а потом мстить, чтобы ему было что терять. А ты не умеешь быть счастливым, Кир, — он улыбнулся, криво и безразлично. — Или я не научился мстить — однохуйственно, если честно.
Кирилл смотрел, недоверчиво и испуганно, алые тени исчезли, растворившись в настоящих густых тенях подступающей ночи. Когда-то он почти считал себя богом в своем сладком безумии. Когда-то он ждал этой минуты и воображал, как будет слушать музыку чужих криков и стонов, как будет длиться и длиться агония, прежде чем он решит ее прервать. Когда-то.
Когда-то он отчаянно и безнадежно хотел снова стать собой. Стал. Но ни это, ни смерть Юки не принесли ни счастья, ни облегчения. Только давящую пустоту и ощущение страшной, неисправимой ошибки.
— Не ищи меня, Кирилл, — Алек допил джин одним глотком и встал. — Не ищи меня, забудь меня, оставь прошлое прошлому. И я тоже — оставлю.
— Чего ты хочешь? — вопрос прозвучал уже в спину, и Алек остановился перед дверью, по-настоящему задумываясь над ответом.
Пожал плечами и отбросил сигариллу прямо на пол, к стене. Плитка — не загорится.
— Чего бы я не хотел, Кир, ты не сможешь мне это дать. Прощай.
Едва слышно скрипнула дверь, Алек закрыл ее за собой и пошел к себе. Возможно, Кирилл говорил что-то еще, возможно, ему даже было, что сказать, что предложить — но Алек не хотел слушать. Алла сидела на подоконнике перед его комнатой, он открыл дверь и жестом пригласил ее войти. Хотелось — полежать в тишине, хотелось — вдоволь нарыдаться и нахохотаться над своей печальной и абсурдной жизнью, но прогонять ее казалось предельно нечестным.
Он усадил ее в кресло, поставил чайник, сказал:
— Он — жив, — и сбежал в душ.
В конце концов, в том, чтобы плакать под горячими струями тоже была своя прелесть.
И смеяться под ними же.
Непременно.
========== Акт тринадцатый — Vale (Прощай) ==========