К тебе ее безумная любовь и довела ее всего больше до несчастья.
(Денис Иванович Фонвизин, «Недоросль»)
За окном закатывалось солнце, кроваво-красное небо было по-своему прекрасным, но сегодня он не замечал этой красоты, он вообще ничего не замечал, смотрел в пустоту невидящими глазами и вспоминал фарс, в который превратилась проверка: отчего-то хохочущего Альку, сдержанно улыбающуюся Аллу и растерянного, испуганного Кирилла, большими глазами смотрящего на дисплей с собственными результатами.
Семьдесят два процента. Таблетки оказались не панацеей, может ли что-то сдержать первую модификацию, видимо, открытый вопрос. Могло ли — поправил он сам себя и печально улыбнулся. Кира было жаль. Человечность, невысокий процент изменений — единственное, за что он держался — вдруг оказалось фикцией. А он сам — модом из тех, что люди только пока проходят проверки. Мир Кира рассыпался у него на глазах, а он стоял, как дурак, и не мог ничего сказать. И не сделал ничего.
Друг называется. Скай закрыл глаза, глубоко вздохнул. Было грустно, почти больно за Кира. Еще больнее становилось, когда он вспоминал, что послужило причиной этой странной проверки. Алек. Кирилл верил, что Алек тут, Кирилл верил, что Алька — это Алек. Кирилл верил, что Алек жив, а значит, белой массой в репликаторе в том доме был Джейк. Но как? И почему Кир в этом так уверен?
Скай хотел верить тоже, хотел — но боялся. Мертвый Алек был воспоминанием, болезненным и приятным, печальным и радостным. Живой — сам был его болезнью, отчаянной страстью, которую он столько лет пытался избыть, но так и не смог. Скай не мог быть с ним, быть без него — не мог тоже. Безумие, чертово сумасшествие без выхода и без конца. Он сдавленно застонал, сжимая пальцами виски, будто пытаясь выдавить из них стоящие перед глазами образы: серые глаза и насмешливая улыбка, карие глаза, длинные пряди и влажные губы, карминово-красные, нежные, такие сладкие на вкус…
Лица плавали, сменяли друг друга и он боялся вспоминать, боялся думать. Вот он целует ее, но миг — и лицо меняется. Блядские стальные глаза подернуты поволокой, и Алый — не Алая, Алый — стонет, хрипло стонет и выгибается в его руках, такой близкий и такой горячий. Руки сами сжимались в кулаки, хотелось разбить лицо из фантазий в кровь. Хотелось целовать его дальше, хотелось перешагнуть через самого себя и исполнить уже самую заветную мечту. Хотелось умереть.
Кирилл верит, что он жив. Проклятье.
Дверь открылась резко и невыносимо громко, Скай дернулся, почти подпрыгнул. На пороге стоял Блэк, вот уж легок на помине, грудь друга часто и тяжело вздымалась, он оглядывал комнату так, словно ожидал найти здесь кого-то помимо Ская. Откровенно говоря, он выглядел почти безумным, но был — скорее пьяным, резкий древесно-спиртовой запах Скай чувствовал даже со своего места.
— Кир?
— Аллу найди, — бросил Кирилл, все еще шаря взглядом по сторонам. — Срочно, сейчас!
Скай встал, натянул футболку и пошел к двери; Кирилл никуда не делся, но больше не разглядывал комнату, скорее напряженно размышлял о чем-то.
— Что сказать-то ей? — спросил Скай уже из коридора, запоздало сообразив.
— Алек был у меня. Пусть снимет ДНК, пусть проверит всех. Он где-то тут, Скай, блядь, он где-то тут!
Слова звучали безумием, вернее показались бы ему таковым, если бы он услышал что-то кроме «Алек был у меня». Пульс глухо бухал в ушах, он не смог даже ответить, только кивнул и ушел. Как пьяный: шатало, путались мысли — от того, по определению Аллы, наркотика его вело и то слабее. Не то что сейчас.
Он бы ни за что не нашел ее, черт, да он бы мимо нее прошел, не заметив, если бы не услышал ее голос из одной из комнат, произносящий такое родное и страшное:
— Ал… — он распахнул дверь прежде, чем она договорила, — …ина.
Алла обернулась, недоуменно глядя на него, а Скаю виделось в ее глазах что-то еще, странное, непонятное. Обнадеживающее и пугающее.
— Тебя Кирилл ищет, извините, — пробормотал он, скользя взглядом по комнате и спотыкаясь на фигуре перед зеркалом.
Стало почти стыдно. Девушка — студентка — в длинноватой для нее белой рубашке, явно только после душа, расчесывалась, разбирая длинные влажные пряди. Он любовался ее движениями, заставлял себя отвести взгляд, мысленно отвешивая пощечину за пощечиной, но возвращался, раз за разом, и продолжал смотреть.
— Чего ему? — устало спросила Алла.
— Хочет всего и сразу. Продолжает паниковать и требует анализ ДНК.
Девушка перед зеркалом отложила расческу и зашарила по столику одной рукой, что-то нащупывая. Алина, вспомнил он. Человек, стопроцентный человек, так же как он сам, почти стопроцентный мод.
— Ты пытался донести до него, что «анализ ДНК модификанта» отдает бредом и ересью?
— Не подумал, — Скай прислонился к косяку двери, глядя как студентка взяла со столика резинку для волос и натянула ее на запястье.
— Блин, за что мне только все это, — Алла обреченно вздохнула, поднимаясь с кресла.
Девушка перед зеркалом разбирала волосы, задравшийся подол рубашки обнажал бедра, совершенные, едва подернутые загаром. Пальцы запутывались в прядях, она дергала их с едва слышным шипением, прикусывая губу, и повторяла, снова и снова, пытаясь разделить волосы на три части. Скай, как зачарованный, шагнул в комнату. Девушка начали плести косу, руки скользили, переплетая пряди, порой она встряхивала запястьем, хмурилась, расплетала немного, разглаживала, переплетала снова. Сощуренные глаза — светло-карие и невозможно красивые, он помнил, — прикушенная губа, еле слышные ругательства, потому что мокрые волосы тянут и путаются, потому что это почти больно.
Она всегда ругалась и шипела, она всегда перехватывала косу — вот так — одной рукой и сжимала-разжимала ладонь второй, пытаясь расслабить почти сведенные пальцы. Рука Аллы уперлась в грудь, он остановился. Как это выглядело со стороны? Будто он хотел наброситься на полуголую студентку? Хотя… Алла не могла не знать.
Тонкие пальцы потянули резинку с запястья на ладонь, пропустили под ней конец косы, перехватили…
— Моторика всегда сохраняется, — тихо сказал Скай, глядя в ее отражение.
Девушка улыбнулась.
— Алина…
— Иди Алл, — с неизъяснимо знакомой грудной хрипотцой сказала она.
А он смотрел на ее отражение и не узнавал. У Алины была нездорово-серая от недостатка солнца и переизбытка учебы кожа, у Алины были почти неестественно яркие зеленые глаза, подчеркнутые неумелым макияжем, у Алины были очки на пол-лица с настоящими — не простым стеклом — линзами. Алина подслеповато щурилась и натыкалась на парты. Алина никогда не смотрела так, открыто и прямо, пусть и в зеркало. Алина скупо улыбалась, щуря ресницы с комочками туши и избегала его взгляда.
Алина никогда не улыбалась так шало и насмешливо.
— Не зеленые, — хрипло произнес он, когда Алла вышла, и шагнул вперед, неуверенно, пьяно, слыша собственное частящее сердце.
— Линзы творят чудеса, Скай, — хихикнуло отражение, и девушка, наконец, повернулась к нему.
Это лицо, он так хорошо знал это лицо. Он видел его каждую ночь в своих безумных видениях, в своих самых сладких снах и самых безумных кошмарах. Видел, как она улыбается, как плачет, как прикасается к нему, как рассыпается на части от одного его прикосновения. Так часто видел. Это сон? Это все — сон?
Он замер в шаге от нее, протянув руку и не решаясь дотронуться. Было так сладко.
Было так невозможно, невероятно страшно.
Он медленно коснулся пальцами подола белой рубашки, сжал шершавую, грубую ткань. Насмешливые карие глаза смотрели прямо, а губы то и дело расползались в улыбке.
— Невозможно, — шепнул он, голос сорвался в хрип.
— Здравствуй, Скай, — также тихо шепнула она, и поверх его ладони легла чужая, маленькая и горячая.
Настоящая.
Живая.
Скай дернул плотную ткань, разум рассыпался и покидал его вместе со стуком по полу оторвавшихся и падающих пуговиц. Настоящая. Такое знакомое тело, такое родное, такое… С глухим стоном он притянул ее к себе и впился в губы, не то, что уже не опасаясь, что она исчезнет, как во сне — вообще не думая. Но она и не исчезала. Горячая и влажная кожа, изгиб спины, губы, мягкие и одновременно требовательные — Скай плыл, теряясь в ощущениях. Он целовал ее, отчаянно, пытаясь передать все, что чувствовал. Всю свою любовь, всю свою боль, все годы страдания и все то горе, которое он себе даже чувствовать не позволял. Он гладил, ласкал, стискивал, трогал и, в кои-то веки, не видел серых глаз, в кои-то веки не вспоминал, как дрожало в его руках совсем другое тело. Он оторвался от ее губ, тяжело дыша, опустился на колени, потянул ее за собой — и она поддалась, доверчиво прильнула к нему, совсем как тогда, давно, так много лет назад. Она скользнула пальцами по плечам, и он застонал, гладя узкую спину, спускаясь к резинке трусиков.