Дважды она пробовала провести «Согласен ли ты, Джерри, взять эту женщину в законные жены…» и так далее. И дважды я разражался душераздирающими гавкающими всхлипами хохота. К тому моменту даже ее муж перестал щекотать слоновую кость.
— Мистер Кочрэн, — завопила, наконец, Пиа, махая как жокей кнутом у моих ягодиц, — мистер Кочрэн.
— Ауч! Да… прошу прощения, — взмолился я. — Прошу прощения. Я чересчур взволнован.
— Вы сумасшедший!
ШЛЕП! Сказал кожаный лошадиный кнут.
— Вы правы! Вы правы! Когда я волнуюсь, я делаюсь… сумасшедшим.
ШЛЕП!
Кое-как мы довели службу до конца. В завершение вечера мисс Пиарина заявила, что не принимает «мастер-карт». Чеки она тоже не берет. В общем, в итоге мне пришлось оставаться внутри супругом-заложником, пока моя новоиспеченная благоверная со своей негодующей подругой рыскали в районе Бёрбэнка в поисках банкомата. Пиа, мистер Пиа и я стояли в неловком молчании до прибытия наличных. Только когда мы уходили, провожая нас, наша праздничная примадонна вцепилась мне в руку, привстала на красные носочки и зашипела мне на ухо.
— Я знаю, что вы делаете! — резко шептала она, выплевывая слова мне прямо в мозг. — Вы, вы никогда сюда больше не вернетесь! Я знаю! Я знаю!
Но что там она обо мне подумала, неважно. Я воспользовался Пией Пиариной — подписать бумаги. У меня были юридические документы. Отныне я стал гражданином страны законных женатых, с заверенной закорючкой в качестве доказательства.
Брак не то чтобы очень заставил нас задуматься, но мы с моей законной супругой все-таки продолжали видеться после Пии. На уровне моего наркоманства также произошел неожиданный сдвиг. И не оттого, что я вдруг резко подсел на опиаты.
Во второй половине восьмидесятых наркотическая культура Лос-Анджелеса находилась в переходном состоянии. Державшие власть, кто и где бы они ни были, занимались сменой меню. Лоуды — летальная смесь четвертого кодеина и доридена, мощного снотворного — стали наркотиком номер один среди Голливудских Панков с начала восьмидесятых. И теперь, по своим таинственным причинам, правительство постепенно сокращало их производство. Эти обожаемые лоуды, источник такого лаконичного вдохновения на голливудской сканк-сцене, потихоньку исчезали. Правительство вычистило улицы от доридена, вещества стало невозможно достать, и, таким образом, заставило бесчисленных обитателей периферийного панкства вместо радости от глотания колес перейти к более тяжелому иглоукалыванию. Лоуды, или дорз-н-фо, как их до сих пор кое-где называют, являлись наркотиком для белых определенных слоев или отошедших от пост-панка ребят в черной коже. Вдоль Креншоу, Адамс и почти легендарного сегодня Южного Централа братки стояли на углах и продавали товар. При виде двух белых ребят в машине они сходили с обочины, размахивали руками, оглушая тебя своими криками. Такова была в те безбашенные дни коньюктура рынка.
Вспомните куалюд: как в один день он сыпался у вас из кармана, а на следующий какой-нибудь дальновидный дилер толкал его по двадцать баксов за дозу.
Прошло много лет с тех пор, как я хоть слово написал не под кайфом. Я превратил процесс потребления в некий мнимо-оздоровительный ритуал. В лоудовые дни я ставил будильник на шесть, проверял наличие дымящегося чайника с кофе и нащупывал спрятанные таблетки в кармане, одержимый предвкушением и благодарственной молитвой. Я знал, что через несколько минут стану щебечущим Ганди.
В одно прекрасное утро я прекратил корячиться с ручкой и бумагой, когда стук в дверь возвестил о приближении человеческого существа. Обычно я прятался, съежившись в спальне — удар в дверь и мой ответ происходили при абсолютном оцепенении, сопровождались ужасом и не-показывай-им-что-ты-тут, кто бы там ни пришел — но под лоудом я ответил с живой радостью и рванул к входу.
— Заходите, заходите! — чирикал я одинокому незнакомцу, чья пристыженная оклахомская физия маячила в окне. На стекле еще не высохла роса. Я распахнул дверь навстречу этому похожему на Джона Кэррадайна типу: шесть с половиной футов дешевого черного костюма, кадык и распухшие лодыжки.
— Доброе утро! — пел я, будто его как раз и ждал. — Уверен, вы не откажетесь от горячего кофе!
Мужик оказался Свидетелем Иеговы. Он не привык к гостеприимству. Он привык, что его посылают. Мне бы тоже следовало. Ты не станешь ломиться к незнакомому человеку в семь семнадцать утра, если только у тебя нет гнусных намерений и замыслов. Моя реакция явно его поразила.
— Обрели ли вы Спасение? — спросил он у меня с подозрением в голосе. — Знаете ли вы, почему люди страдают? Вы размышляли об этом?