— Джерри, Господи Иисусе! — воскликнул Марк при виде меня. — Тебе что, только что сказали, что у тебя рак?
Как бы мне того не хотелось, я не сказал «да». Это бы не спасло. Вместо этого, я выдал ему сокращенный вариант «Саги о Джерри Стале».
— Но почему? — повторял Марк на протяжении моего скорбного повествования. — Но почему?
Я не мог ему ответить. После завтрака он пригласил меня в свой дом в Хиллз. Он разъезжал на красном скутере, какие «Хонда» подарила всем в его группе для съемок в рекламе пять лет назад. Поскольку второго шлема у него не было, я пристроился к нему сзади просто так, нарушая таким образом принятый в нынешнем году в ЛА закон о шлемах и вызывая тем самым негодовании полиции.
Нас тормознула лысая хуесосина в офицерских погонах. Я стал, что называется, катить на пацаненка бочку: «Что, блядь, преступников не хватает, цепляетесь к приличным людям на скутерах?» В отместку он меня задержал. Марк повернулся к офицерику и проинформировал его, кто он такой.
— DEVO, — повторил юный офицер. — DEVO? Никогда не слышал… Не увлекался канти-вестерн.
Тут Мотерсбау испустил тяжкий вздох, спрятал лицо в ладонях и завыл: «Он про нас не слышал… Никто нас не знает… Мы кончились… Нам пиздец…»
Из-за этого офицер, успев отойти от негодования по поводу моего несносного поведения, не на шутку встревожился:
— С ним… с ним все нормально? Господи! Мужики, я вас обидеть не хотел… Вы что, правда, были очень известные?
Тут все устаканилось окончательно. Офицер Аква Вельт мгновенно успокоился. Ограничился выписыванием мне штрафа — причем даже с извинениями — и заставил меня пообещать, что отведу друга провериться к знающим специалистам.
Когда я закончил свои скромные дела у Мотерсбау и отправился к Таунеру, впечатление было такое, что люди на улице обдолбились плохими спидами. В автобусе дрались за сиденья. Водитель был настроен откровенно враждебно. Толпа представителей Поколения X, усевшись на место Таунера, несла восторженную ахинею насчет анархии. Я был настолько от всего этого далек, что о причине, их взволновавшей, догадывался крайне смутно. Я не читал газет. Никогда не смотрел телевизор. Все, что я знал, это только то, что Таунер отвлекся и оставил ящик с наркотиками открытым, верхний левый в письменном столе в спальне, и я, не теряя времени, сдернул крышку с коробки с пленкой, где он должен был хранить порошок. Спрятал во рту пару расфасованных граммов и защелкнул крышку на место.
Потом я прошел за ним в гостиную. Размышляя, как всегда, когда что-нибудь внаглую коммуниздил, что он, возможно, догадается, что это я, перестанет мне продавать, мне придется снова затариваться на улице, где меня наебут, убьют, каким-то макаром… помешают мне заниматься этой хуйней.
Дело в том, что я уже понял, что самостоятельно никогда не соскочу. Необходимо Внешнее Вмешательство. Божий промысел. Чтобы Ниоткуда возникла Дурь Ex Machina, и мне хошь не хошь, а придется перестать ежедневно шмыгаться и выбрать немного другой способ существования.
И, спасибо Дэррилу Гейтсу, именно так все и случилось.
Возможно, я чересчур обдолбился. Возможно, это произошло бы и не под влиянием волнений. Мне не понравилось то, что я в тот день понял насчет себя. И главное даже не то, что я оставил надежду, позабыв, что в принципе возможен и такой поворот. Так было проще. А встреча со старым другом, прессинг от давно забытого состояния, что кому-то интересна моя персона — вот ужас — заставили меня призадуматься, а вдруг можно вернуться обратно… И напротив, заставили еще сильнее напрячься и про это забыть.
«Ебтъ!» — неожиданно для себя громко произнес я в глубинах своего гаража. Ебть! Позади запертого пустого дома, куда заходить мне не разрешалось. В городе, где я жил, но ничего общего с ним не имел. Я вышел наружу, собираясь раздавить самый большой ком героина, насколько представлялось возможным за один укол. Загнать себя туда, где я находился. В никуда. Где нет мыслей. В сухой и пустой центр бессмысленного существования.
Когда я стырил дозу, я не знал, что она продлит мне жизнь. Я был настолько разбит, и это выразилось в том, что я почти все выкурил у Таунера дома, оставив себе лишь шепотку, чтобы пережить ночь, а потом на следующий день прийти и нарыть себе еще.