К моменту, когда мы уходили, я разжевал горсть колес, запив эту кашицу водой из-под крана. Приход не заставил себя ждать. И на голове у меня уже сидел Нортон, ее кот, когда она выплыла из спальни в ажурных чулках, кожаной юбке, с журналовой сумкой. (Игры с домашними животными, берусь утверждать по опыту, отлично помогают замаскировать внезапную потерю равновесия.)
Сандра работала рецензентом у — как она его называла — «бессовестного миллионера» из Долины. Или, возможно, так называл его я. Его звали Джек Марти, Марти Джексон, Джек Мартини. Что-то в этом роде… Он страдал от постоянных автомобильных тревог. Неделями его «Ягуар» шумел в неположенных местах у стоп-сигналов в Долине то там, то там. Никто не мог раздуплить фишку. Джэг-эксперты, жалкие агенты по продажам, вся сеть техподдержки дорогущих престижных тачек коллективно чесала репу. Пока в одно благоуханное утро, совершая прогулку с ветерком от дороги к двери, Сандра не услышала эти… попискивания и возню.
Эти тихие попискивания, эта возня… Мистер Марти, по всей видимости, держал в своем джэге крыс. И все дела! Проявив нечаянно милосердие, продюсер давал приют семейству грызунов. Живя в машине, хвостатые слопали проводов на десять штук баксов, столько стоит «Бритиш Авто». Что по-своему клево. Здесь Голливуд, и так далее, места хватит всем.
Слава богу, шеф моей будущей экс-супруги мог позволить себе содержать крысиное гнездо. С «Фильма недели», несмотря на его невразумительность, он срубил немерено. Он крутился, если не ошибаюсь, вокруг группки весельчаков, потерпевших крушение и оказавшихся на пустынном острове. Что-то в этом роде. Они были вынуждены есть друг друга, чтобы выжить. Много ужаса и сексу. У мужика не было как такового офиса, и Сандра работала в Северном Голливуде на ранчо, знаменитом тем, что некогда там обитал Джон Кэнди.
Должен особо упомянуть прискорбный факт, что на том этапе игры я был по-настоящему впечатлен. «Ничего себе, — помнится, думал я, когда пару раз приходил туда укуренным и убивал время, пока Сандра не собиралась на выход. — Джон Кэнди сидел на этой кушетке..! Джон Кэнди входил в эту дверь..! Джон Кэнди трогал крышку этого унитаза..!»
Величие перло в этом месте из всех дыр, надо было просто надыбать туда приглашение.
Что мне действительно нравилось в Сандре — как бы ироничным это ни кажется в ретроспективе, памятуя о ее япповом будущем — так это то, что она вышла из хорошего богемного племени. Ее мать с отцом были столь же до мозга костей претенциозно утонченны, сколь и мои — человекообразным подобием формики[2].
Ее родители, рассказывала она, закатывали дикие вечеринки. Папа в Лондоне иллюстрировал книги. Художник. Мама раньше жила в России. Твигги в духе «Доктора Живаго»… И я был совершенно заинтригован.
Не в силах что-то делать, кроме как торчать, писать, беспокоиться, что не пишется, торчать чуть сильнее и спать с женщинами, которых восхищало, как сильно я торчу и пишу, я не был в полном смысле слова захвачен тем, что вы бы назвали joie de vivre. Сандра знала, как надо жить. Умение для меня непостижимое, как выдувка стекла или разговорный эрду. Я слушал, очарованный ее сказками про то, как она с родителями ездила каждое лето в Португалию, где они жили с другими художниками, писателями и прочими счастливыми творческими натурами.
Я парил там, во вверенных мне небесах, когда она рассказывала чудесные истории про танцы на столах, о лете, полном влюбленных в красоту художниках, единственной маленькой девочке, крутящейся под холстами, пока папа смеялся, а испанцы писали ее портреты, и все пили и пели до упаду в некой невообразимой богемной нирване. (Моя семья каждое лето, уложив чемоданы, предпринимала жалкую суточную поездку на военные базы, где отец проводил две недели в армейских резервах.)
Мы, так или иначе, продолжали состоять в категории общих знакомых, когда затянули узел. Настолько легко прошло это предприятие, вечер важного события, что я действительно позабыл о том, что произошло важное событие. Скрючившись в задней комнате и отсыпаясь после прихода, я услышал стук в дверь и выскочил из собственных носков.