— Горячо ,ja?
— О, JA! — захлебнулся я где-то между стоном и «спасибо».
Однако не время задерживаться на анальных удовольствиях. Запалив, нам надо было взлететь над цветочным остовом кровати, встать рядом на колени перед желтыми стенами и, упершись головой о ковер, поднять ноги, пока не коснемся головокружительной краски, номер предстанет перед глазами в перевернутом виде. Снаружи завораживающе качалась вверх ногами пальма. Скрипящим голосом берлинской декадентки Дагмар пустилась в объяснения такой практики.
— Можно съесть, но желудок, аччч, это ужасно. Глотаешь и, ммм, как там, у тебя сильно болит и потом путешь, ммм… kotzen. Блюешь, как собака. Вот так вот.
Кровь начала приливать к моему лицу. Водоворот бренди у меня в кишках, наверно, приближался к территории kotzen. Несмотря на близость теплой плоти Дагмар — казалось, она излучает жар — вид ее торчащих сосков, бросивших вызов земному тяготению, разбудил мои сморщенные гениталии в противовес их природе.
— Ты толжен, ты сичас, кладешь этот опиум себе, ммм, arschloch, насколько можешь глубже. А то он вылетит, ты почувствуешь его между ногами, аччч, и все пропало.
На самом деле, я чувствовал, как продукт рванул на север, тая, будто забытая на нагретом сиденье машины шоколадка, скользя все глубже в мою с нетерпением ждущую кровь. Мы резко перестали разговаривать. Под нами четыре этажа, машины шуршат по Сансету, словно вздохи земных ангелов.
Настало время отлеплять себя от стены. Но прежде, чем нам это удалось в некой замедленной синхронности, мы услышали стук в дверь. Наши глаза просто встретились, признавая факт наличия тук-тук-тука. Звук в этом состоянии обладает реверберацией, но без точного источника. Возможно, это был стук; возможно, лопнувший шар в восьми кварталах отсюда. Не успели мы определиться, дверь просто-напросто распахнулась. В спешке и порыве страсти — к наркотику и друг другу — мы явно оставили дверь открытой.
К нам ввалился пузатый мужичок средних лет в бермудах и рэй-бэнах. Настоящий комедийный персонаж семидесятых, чьей отличительной чертой являлось напоминавшее Шнаузера лицо; он, казалось, впал в совершенное замешательство, застав нас в таком виде. Два голых человека стоят на голове в два часа дня. Секунду он многозначительно молчал, затянулся своей толстой сигарой и поинтересовался с густым бронксовским акцентом: «Это что, типа, землетрясение?»
Не дождавшись от нас ответа, он просто пожал плечами и швырнул ключ от номера на туалетный столик. «Не надо оставлять в двери, — сказал он, покидая нас. — Могут арестовать. Даже в Лос-Анджелесе».
Мы с Дагмар приняли нормальное положение и поползли к кровати в опиумном молчании. Кишечная закидка нас слишком утомила, и мы могли лишь хрюкать и вздыхать. В безумном замедленном кадре, губы и пальцы, языки и конечности, единственная капнувшая клякса — наконец я оказался сверху, между ее раздвинутых небритых ног.
Наши глаза целовались, пока мои руки трудились над маленькими обвисшими грудями, результат кормления близнецов до пяти лет, чего она вроде бы стеснялась, а я любил именно из-за виденной ими жизни.
Она направила меня внутрь натруженными ладонями, корчась подо мной с широко распахнутыми глазами, и тут, закатив их, возопила к далекой отчизне на наречии, осваиваемом ей снова и снова в самые важные моменты жизни: «Nein, nein, nein!» И потом, даже еще громче: «Oi Gott! Меня ебет еврей!»
Затем она ослабла, шепча свои найны в мои горящие уши, и мы оба отрубились, сплетясь и скатившись в собственные опиатовые вечности. Таков был наш modus operandi[3] — прокто-опиумные зависалова и пережаренные нацистские подколки. Взять любой эквивалент Третьего рейха: Белое отребье, Тевтонская Мать Земли — Дагмар притворится, что это ее. «Прашти, меня, liebscaun-nuська, хош утарить меня парой этих sauerbtaten? А што ешли мы штобой подорвемся вечером пораньше и защемимся в какой-нибудь хороший бункер?»
Короче, у меня начались эти Эрики фон Штрогеймы в Кельвин-Кляйновых грезах, но очень скоро все закончилось. Долг призвал, и стойкая Дагмар улетела обратно в маленький гиммлеровский рай заботиться о своих арийских отпрысках.
Таков был мой последний роман до того, как меня занесло на матримониальную дорожку.
Первой проблемой было хотя бы отыскать ту чертову часовню. Сандра полностью перерыла «Желтые страницы» в поисках подходящей лавочки и остановила выбор на «Часовне Любви» в Бёрбэнке. Вы, наверное, решите, что это заведение разрекламировали по полной, однако Центр Блаженства оказалось застолбить сложнее, чем таксидермиста, работающего на заказ.