Я замерла с иглой над самой кожей и ощутила, как внутри меня поселяется холод. Голос Викториана был так… близко, я почти ощущала его всем своим нутром. Неужели, теперь он хвастается мне своими убийствами? От этой мысли я похолодела. Он что, ожидает от меня сочувствия? Да он просто психо-вампир недоделанный!
Возникший из ниоткуда, его голос был громким и настолько реальным, словно он был в этой комнате, рядом со мной. На всякий случай, я огляделась.
— Что случилось? — поинтересовалась Никс, стоящая у своей установки.
Мне ничего не оставалось сделать, как мысленно отмахнуться от этого. Я была чертовски уверена, что не смогу рассказать Никс, что произошло. Я вздохнула, потянулась, чтобы размять спину и шею.
— Ничего. Мышцы немного повело. — Я улыбнулась ей. — Все в порядке.
Никс разглядывала меня на пару секунд дольше, чем обычно, потом пожала плечами и вернулась к работе. На мгновение я даже порадовалась, что Эли не было поблизости. Если бы он только сосредоточился на чтении моих мыслей, начался бы настоящий ад. Эли Дюпре слетел бы с катушек и стал неуправляемым, если бы узнал, что Викториан Аркос мысленно мучает меня. Хорошо, что я уже большая девочка и сама могу об этом позаботиться.
В течении всего дня, голоса не умолкали. Голос Викториана, конечно же, но как только я начинала думать, что он закончил, он снова начинал нашептывать мне очередную ерунду. Мне становилось все труднее и труднее маскировать это. Никс только что ушла, мой последние клиент скрылся за дверью, а я уже поднималась по лестнице в свою квартиру, когда в мои мысли ворвался Викториан.
Тебе будет интересно узнать, что когда я кормлюсь, то думаю о тебе?
Я чувствую, что ты должна узнать правду, что я думаю о тебе, твоем обнаженном теле, влажном и скользком от наших занятий любовью, и мой член глубоко внутри тебя, твои ноги обхватывают меня, ты умоляешь меня не останавливаться, просишь о большем.
Эти мысли… они… успокаивают меня. Разве это имеет смысл?
Признаюсь, я не обладал столь уникальной способностью до того, как испробовал твоей крови. До того, как в меня вошла часть тебя… до того, как мы стали… связаны.
— Оставь меня в покое! — закричала я. — Богом клянусь… я сама тебя прикончу!
Несмотря на то, что в эти дни мое сердце билось медленней обычного, сейчас оно молотило, как сумасшедшее; дыхание стало рваным и сбивчивым, словно я бежала, перепрыгивая через две ступеньки. Стоило мне сбросить сапоги и юбку, я услышала, как хлопнула дверь черного хода.
— Я дома! — крикнул Сет.
— Хорошо, — ответила я, не желая, чтобы он был в курсе того, как сильно я была расстроена.
Мысли метались, я сняла оставшуюся одежду, натянула штаны для йоги и спортивный лифчик, после чего выместила свое плохое настроение на боксерской груше. Не знаю, как долго занималась, но я даже не услышала, как Эли вошел в квартиру, или в мою комнату, и лишь одному Богу известно, как долго он стоял там и читал мои гребаные мысли.
— Он снова тебе снился, — сказал Эли, взгляд жесткий, голос суровый и непривычно осуждающий. — Да?
Я проигнорировала его, эмоции хлестали через край, резко выпрямив ногу, я со всей силы ударила грушу, подвешенную в спальне. За этим последовало еще три удара. Во мне росли боль и обида, после еще нескольких ударов и пинков, я вспотела вполне себе так по-человечески.
Сильные ладони Эли обхватили меня за плечи и развернули к нему.
— Не игнорируй меня, Райли. — Он склонился ко мне. — Не надо.
Я нахмурилась, совершенно взбесившись.
— Тогда не нужно осуждать меня, Эли. — Я сбросила его руки с себя. — Ты ведь знаешь, что я ничего не могу поделать с этими снами. Тебе прекрасно об этом известно.
Эли пристально смотрел на меня в течении нескольких секунд, затем провел пальцами по волосам, пробормотал несколько французских ругательств и подошел к окну. Он посмотрел в сторону реки.
— Ты хочешь его.
Во мне вспыхнул гнев и я скрестила руки на груди.
— Тебе сколько, черт тебя дери, Эли, лет? — спросила я. — Шестнадцать что ли? Ах, нет… верно. Тебе больше двух сотен. — Я подошла сзади, схватила его за руку и развернула к себе.
Пронзительные голубые глаза нашли мои, я знала, он читает мои мысли, роется в них, как маньяк в грязном белье.