Кони, кося кровавыми глазами, тормозили копытами, чтоб воз не разнесло. Я должен им помочь, но как? Ухватил вилы и воткнул держак меж спицы. Воз какое-то время сунулся на самих дугах, но колесо сломало и перекололо древко вил. Мы дальше летели в темную от дождя бездну. Терезка охватила меня обручем. Свободной рукой я нашарил в соломе цепь. Закрепив один конец за люшню - упорку, прикрепленную к оси, другой метнул меж спицы. Колесо затрещало и остановилось, а воз швырнуло в сторону и развернуло поперек пути. Кони с усталости и испуга рухнули на колени. Я соскочил с воза и жердью помог им подняться и сойти в овражек, в заросли черемухи. Тогда надергал из- под низу охапку сухой соломы и расстелил под возом. Терезка на это поглядывала обреченными глазами. Я снял ее с воза и устроил на подстилке.
Дождевые жемчужинки трепетали на ее бровях и в пушку над губой. Я снимал их прикосновением пальцев, не зная, чем вытереть ее мокрое бледное лицо. Мелко дрожало под намокшей, плотно прилипшей одеждой ее тело пыпкатыми сиськами, западинкой на пупе и твердым горбиком ниже живота. Чем я мог ее согреть? Прижал к себе, утопил, охватил ладонями острые крылышки лопаток. И губы ее сладким ожогом припечатали мои очи. Где-то зловеще гремело, но я не слышал этого, потому как сердце в груди гремело сильнее.
Я слизывал с ее личика дождевую свежесть, перехватывал ртом зной ее дыхания, мягчил губами твердость ее сосков, похожих на несозревшие плоды яперки-шелковицы. И сам неудержимо твердел в истомной дрожи:
«Будешь моей?»
«Иль ты слепой. Не видишь?»
«Ты богатая. Мне не ровня».
«А ты ученый, мне не нареченый!»
«Ты файная, как первая фиалка».
«А ты умный, как попова шапка».
«Что из этого?»
«Красота до венца, а разум до конца».
«Ты у мастера одиночка, а я безродный копылец».
«Ты панской крови, все то видят. От прямого дерева прямая и тень».
«Я твоя тень. С тех пор, как те черешенки испробывал, хожу по твоим следам».
«А я летаю, как то синее перышко. Сердцем летаю под синее небо».
«А мое сердце уколола тернием своих очей. Навеки уколола».
«Если уколола, так излечу, милый».
«Как сладенькая?»
«А так!» - впивалась губами в мой рот, будто хотела высосать из меня весь дух. А я - ее, чтоб наполнить им себя на долгие лета, на весь век земной.
Молнии зажигали нам на мгновение свечи. Гром нам провозглашал свое благословение. Небо кропило святой водой.
...Остался тот острый запах небесных кресал, мокрых волос и лесной ягоды. Куда бы ни вела меня по свету неугомонная планида, тот запах шел за мной следом. Как тень ее...
Запахи... Травы Господние научили меня понимать их. Я перебираю их, как образчики минувших дней, читаю, точно книжку. Все пахнет, все имеет свой запах. Даже душа, даже смерть. От меня ждут люди чародейства, и я, бывает, потакаю им. Беру ладонь и высматриваю переплетенье линий, будто что-то прочитываю там. На самом же деле ловлю ноздрями запаз пота, что выпускают поры кожи. И чужая кровь открывает мне свою тайну. Она колобродит телом, омывает больные места и недобрые соли и яды вытесняет через кожу. Так я считываю запах хвори. Одни воняют козьим сыром, другие - сухим конским пометом, третьи кислой капустой, четвертые - застоянной водой, пятые пахнут старым медом, шестые - зеленым орехом, седьмые - размоченным бакуном (сорт табака), восьмые - сожженным листьям, девятые - огарком восковой свечи...
Никакой загадки тут нет. Человек пахнет Природой, потому как слеплен из ее крох. И каждая часть в ней имеет свой удельный вес, свое число, свой запах. И когда сия решетка ломается, крошится и здоровье, меняется и запах. Почему так происходит? Потому что человек переступает либо закон Природы, либо закон Господа, установившего сей порядок. Переступ тот можно остановить и повернуть, ибо велика целительная сила Природы, а еще сильнее милость Творца.
Человек угадывает человека по запаху, хотя и не понимает этого. Угадывает зло, зависть и лукавство, что источается от других. Человек угадывает силу и слабость до того, как услышит слово иль понаблюдает чье-то действие.
Пару себе человек тоже выбирает по запаху. А очи, воображение и сердце помагаютему полюбить избранника. Тут так много значит первое впечатление от первой встречи. Именно запах подсказывает, кто лучше всего нам подходит для продолжения рода, для воспроизведения. А небо благословляет тот выбор.
Запах - это зов, защита и удовольствие. Запах подсказывает нам, что кушать, что пить, где жить. Запах бережет нашу память, освежает чувства и обостряет мысль. Ваша кровь и ваша душа требуют натуральных ароматов. Чтоб здоровым оставалось ваше обоняние, будьте чаще среди Природы, в лесах, в горах, на водах. Дышите свободно, глубоко и сытно, ибо из воздуха мы берем не меньше пользы, чем из еды и питья. Се польза Неба.
Господи, как мало человеку нужно, и как много Ты даешь!
Теперь у меня был свой домашний очаг. И я не мог ему нарадоваться. Лучше, чем Юрий Липа не скажешь: дом для человека - больше, чем дом. Это тот мир, где человек остается человеком. Это средоточие человечества. И куда бы нас ни влекли пути-дороги, то все не настоящее. Пуповина наша в отцовском доме, а сердце - под крышей, возведенной нами для себя под небом.
Спал я уже не на земле, а на постели, сплетенной мной из одинаковых по толщине ветвей. Из этого же материала сработал и столик, и лавочку, и полочку для утвари. Вязал я свою мебель самодельными веревками. Лучше всего для этого дела подходила жалива-крапива. Я срезал высокие стебли, вымачивал их день-другой, измельчал на земле гладким камнем. Серединные волокна распушивал и раскладывал сушить. Дальше сучил пряжу и сплетал из нее тонкие и крепкие веревки. Теми веревками я укреплял свои домашние приспособления, из них делал заплечные ноши, какими носил бревна.
В изголовье я положил обчуханный обрубок тополя, прикрытый лоскутом. Получился подголовник, а точнее подшейник, ибо на тополиный обрубок как раз шея ложилась. В первые ночи немели шейные позвонки, а дальше я привык. С тех пор сплю лишь на такой подушке. Так шейные позвонки выравниваются, вытягиваются. А голова, когда отдыхает, тс не должна ни к чему прикасаться - тогда утром будет легка и светла. И на сон оновляющий меньше времени требуется.
Под лежанкой я хранил в берестяном корытце соль. К тому времени я наловчился ее промывать, процеживать и выпаривать. Каким-то чутьем угадал, что ей место под лежаком. И был вознагражден. Соль там, где отдыхаете, чистит дыхание, снимает слизь и отеки с тела, обвевает кожу бодрящим туманцем. Великая тайна земли спрятана в соли. Если сверх меры ее употреблять - сушит и точит тело; если в меру и выпивая достаточно воды (где-то два литра в день), - это лечение и очищение от всего лишнего.
Нашлось местечко в уголке хижины и для кресла, выдолбенного мной из коряжистого пня. После трудов дневных усаживался на устланное мхом сиденье, словно лесной король. Сбоку потрескивала, медленно сьедая себя, смерековая щепа, - день мой вечерний удлинялся. Обшивался я сохраненной за отворотом воротника иголкой, плел себе обувку, выгревал бока, лежа у костра.
Тут же смудрил себе и купель. Каменный пол в хижине был плитняковый. Камень легко кололся пластами, довольно было вогнать в расщелину острый кол и бухнуть по нему. Откалывались ровненькие плитки. Это я решил использовать себе на пользу. Скалывал плитку так, чтобы мог улечься в долбанку, она была уже готова. На днище разложил ватру из сухого ельника и, когда все хорошо выгорело, жбухал воду.
Сначала, размешав пепел, искупался сам, смыл репицу длительной бездомности. А дальше замочил свое рванье. Так и баба в теплой лужной воде золила белье. Хорошо выбил одежду деревянным праником и развесил на развилине сушиться.
Отныне купель и постирушку я устраивал себе каждую субботу.
Я не имел практики жить обособленно, и тоска, грусть нередко заползали в душу. Подтачивала печаль за близкими людьми, за прежним миром, за собой - молодым и беззаботным. И я топил печаль и терзания в соленой воде. Запаривал две горсти разного зелья и горсть соли, выливал в свое корыто с теплой водой. Укладывался свободно и считал от ста до одного. А потом предавался воспоминаниям о чем-то приятном из детства. Представлял себе те запахи, краски, звуки. Представлял себе сердце, что мощно гонит кровь по чистым прозрачным сосудам, которая, как цвет земли, остужает тело, и как соль горы, оздоравливает душу.