– Я вдруг куда-то провалилась и очутилась в машине, играет музыка, я за рулем. Я все вспомнила! Уже восемь лет мы с мужем живем в сорока километрах от города, в большом доме в сосновом бору. Огромный дом был набит антиквариатом и произведениями искусства, стал моей усыпальницей, местом, где я тосковала по свободной жизни, которая у меня случалась, когда муж уезжал в командировки, и я могла сутками не расставаться со своим «малышом». У меня, оказывается, был любовник! Планировка дома напоминала средневековый замок с множеством комнат, коридоров, подсобных помещений. Муж предпочитал проводить вечера в своем кабинете, а я в спальне с телефоном в руках, беседуя с «малышом». Спальня находилась на втором этаже, и к ней вела большая кованая лестница из дома Саввы Морозова, которую муж купил у одного знакомого торговца антиквариатом. Другого входа в комнату не было, поэтому я могла спокойно разговаривать по телефону, не боясь, что меня подслушивают, так как шаги по железной лестнице были очень слышны и всегда имелось несколько секунд, чтобы положить трубку. Первые пару лет проживания в этом доме я боялась ночевать одна в комнате. Если муж уезжал, то приходилось просить домработницу спать рядом со мной на диване, так как было страшно одной, без света, а со светом я не могла уснуть. Все время мерещились какие-то звуки, шаги, потрескивание. Мебель была очень старая, огромные деревянные шкафы с резными дверцами и картины в золоченых рамах вселяли в меня беспокойство, но было совершенно бессмысленно просить мужа о смене интерьера, так как его тяга к подобным предметам искусства была маниакальной и совершенно непобедимой.
Первые несколько лет муж приезжал с работы не поздней восьми вечера и, приняв душ и переодевшись, к девяти садился ужинать. Я старалась приготовить что-то вкусное, в основном блюда были мясными и без гарнира, так как муж предпочитал съесть мясо, а потом выпить пару бокалов красного вина, зимой и осенью в малой гостиной у камина, а летом– на веранде. Два больших кресла, обтянутых кожей буйвола, камин с открытой топкой, напольные часы с боем и роскошный светлый шкаф—бар, декорированный красным деревом с большой буквой N на дверце, украшенной лавром и имперским орлом, указывающими на французское происхождение времен Наполеона. В этом интерьере обычно мы пребывали до полуночи, после чего шли спать. Первое время я просто сидела, слушала рассказы мужа о работе, об искусстве, которым он увлекался, с трудом выпивая за вечер бокал вина, так как муж предпочитал исключительно сухие вина, которые я терпеть не могла. Мне было все интересно, роскошь, которая всюду меня окружала, вселяла в сознание стабильность, любовь мужа– уверенность в том, что со временем я смогу им манипулировать, и к тому же было чем утереть нос своим подругам, которые сутками работали, чтобы купить себе новое платье и раз в месяц сходить в приличное место развлечься. Муж же старался меня образовывать, советовал, какие книги лучше читать, водил в театры, но, видя то, что все это мне не приносит ни малейшего удовольствия, бросил насиловать и позволил самой решать, чем себя развлекать. И я нашла развлечение, которое поглотило всю мою жизнь. Потом появился сын. Муж очень любил его, они плавали вечерами дома в бассейне, часто муж брал его собой в командировки за границу, особенно в Европу. Мне это нравилось, да я и понимала, что он может дать ему гораздо больше, так как сам был человеком интеллигентным и образованным. Вот все в нем было хорошо, умный, богатый, очень видный. Когда я увидела его первый раз, то сразу поняла, что от него надо рожать ребенка, так как он будет хорошим отцом. Муж ведь был на четырнадцать лет меня старше. Когда я выходила за него замуж, мне было двадцать два года, а ему уже тридцать шесть. Тогда мне казалось, что я его люблю, хотя, скорей всего, я хотела его любить, но так никогда и не полюбила. Просто подстраховала себя на долгие годы от бедности, родив ребенка. Так что, жила я богато, но очень скучно.
– Мда, а в чем был смысл вашей жизни? Для чего вы жили? Муж не нужен, ребенок не нужен.
– Да сейчас я и сама не знаю, для чего. На тот момент мне казалось, что в моей жизни много смысла. Кстати, я вспомнила еще один сон, о котором думала, сидя в машине. Очень странный сон. Много людей, я в толпе иду по желтому песку вперед. Какая-то коричнево—желтая реальность, все как на старой, выцветшей фотографии. Справа огромная, заполненная грязью канава. Такая, что я не вижу ее конца. По этой канаве идут люди, по колено в черной жиже, кто-то ползет, падая и утопая по горло в ней, кто-то еле передвигает ногами. Людей много, я даже не могу сказать, сколько примерно. Наверное, сотни, а может, и больше. Я совершенно не понимаю, где нахожусь, просто иду за всеми по дороге вперед. Канава совсем рядом, и я не могу понять, почему они не вылезут на дорогу из этой грязи и не пойдут с нами, а мучаются и тонут. Сама не зная, куда, иду. Смотрю на себя– я в белой сорочке, такой же, как и сейчас, ноги босые, все вокруг подобного же вида. И совсем нет страха. Я посмотрела наверх, на небо, чтобы увидеть солнце, но его не было, ровная, полупрозрачная светло—желтая дымка висела над нами. Мне было немного жарко, но, как только я бросала взгляд на канаву, что шла параллельно с дорогой, полную еле бредущих, измученных людей, становилось холодно и жутко. Всматриваясь вдаль, я увидела, что один человек в этой канаве бредет в обратную сторону, нам навстречу. Он был еще далеко, но я приметила его и думала, почему он идет против потока, как бы обратно, возвращается. Мы медленно шли вперед, и я хотела скорей поравняться с этим человеком. Было очень тихо, люди не издавали ни звука. Спокойствие и умиротворение нарушала только страшная картина рядом. Возле меня шел маленький ребенок лет четырех, я оглянулась назад и увидела, что поток людей был бесконечно большой. Лица идущих, открытые и радостные, уравновешивали мое нестабильное состояние в тот момент. Двигаясь в потоке все дальше, я стала рассматривать лица людей в канаве, хотя это было сложно, так как все они были вымазаны грязью и передвигались, опустив голову. С одной женщиной я случайно встретилась взглядом, ее ввалившиеся, слегка приоткрытые глаза, жаждущие конца, едва ли можно было разглядеть. Я сразу же отвернулась, так как от ее взгляда мне стало страшно. Почему же они ползут в этой грязи, зачем так мучаются, это мне было не понятно. Стараясь не смотреть на этих страдающих, я двигалась вперед, сама не зная, зачем. Вдруг я вспомнила про человека, которого видела вдалеке, двигающегося против этого грязевого потока мне навстречу. Повернув голову, увидела, что он уже совсем близко, его руки были скрещены на груди, ссутулившееся тело немного тряслось, голова была так же, как и у других, опущена вниз. Он еле переставлял ноги, с трудом извлекая то одну, то другую из этой черной грязи. Меня мучил вопрос, почему он идет в обратную сторону, зачем возвращается назад. Внезапно он поднял голову, и я увидела его лицо. В эту же секунду, я крикнула: «Папа»,– в этом мужчине я узнала своего отца, который пропал без вести, когда мне было одиннадцать лет. Я кинулась к краю этой канавы и кричала ему, а он только смотрел на меня и молча шел вперед. «Па—па, папочка, папа, это ты, папа». Я проснулась от своего крика, лежа в холодном поту. Сев в кровати и укутавшись в одеяло, я закрыла глаза и передо мной были его глаза. Его измученные глаза, которые я за много лет, что его не было с нами, совсем забыла. Что это было, почему он приснился мне, первый раз за столько лет, да еще и вот таким образом. Весь день я думала об этом сне, хотела съездить в церковь, но так и не съездила.