А между тем Журка все понял, понял не разумом, а сердцем. Разумом он еще не в силах был все осмыслить-так много нужно было осмысливать,-но сердцем чувствовал правду и неправду, добро и зло, хорошее и плохое, как чувствуют ожог, холод, ветер. Он знал, что отец желал ему добра. Но понял это не сразу.
Наутро, в школе, он вспомнил слова отца и всерьез задумался над ними.
Последние дни в классе только и разговоров было о планах: куда, кто, в какой институт подаст заявление.
Эти разговоры, затмившие другие интересы, велись с утра до вечера в школе и дома, на улицах и в трамваях.
Казалось, у каждого только и дела было, что говорить об этом. Организовывались группки, бывшие недруги становились товарищами, бывшие товарищи отходили, откалывались один от другого. Класс еще был классом, все тем же десятым "б", но одного прочного коллектива уже не было.
Конечно, и раньше говорили о будущем, собирались комсомольские и классные собрания, проводились беседы с учителями, устраивались походы на "день открытых Дверей", но то была игра без мяча, так просто-"разговорчики".
Многие ребята хитрили. Адик, например, говорил, что пойдет в Университет, а сам собирался в Технологический. Юша говорил: "Работать пойду". А Колька Шамин-прямо на собрании ляпнул: "Я жениться собираюсь".
В общем, все это несерьезно было, понаслышке, чтобы "галочку" поставить, учителей потешить.
Теперь же было не до шуток. Все понимали: остаются считанные дни до начала неясной, притягивающей и тревожной навигации.
Что-то будет с каждым?
КуДа-то вынесет его после скорого, последнего, мощного толчка выпускных экзаменов?
Будущее звало и пугало. Страшновато было в одиночку пускаться в неведомый и долгий путь. Все старались сгруппироваться, точнее сказать, искали единомышленников. В Военмех, например, собрались идти десять человек, чуть ли не половина класса.
Странно было то, что учителя как-то вдруг отдалились от учеников. Раньше, бывало, и советовали, и беседовали, и рекомендовали. А теперь долдонили одно:
"Сейчас главное-экзамены. Больше думайте об экзаменах".
Сам Журка не знал, куда пойти. Сначала он вообще ни о чем не думал, никуда не хотел, занимался тем, к чему привык: учебой и спортом. Он был перворазрядником по баскетболу, и это спасало его от приставания и излишнего любопытства товарищей. Но дальше в классе стало происходить такое, что он не в силах был оставаться в стороне. Его понесло, и надо было или за кого-то хвататься, к кому-то пристраиваться, или отлетать в сторону.
К нему пристраиваться не могли, потому что у него не было ясной цели и определенного стремления. У многих тоже не было цели, и они блуждали так же, как Журка. Это успокаивало: "Значит, я не один".
В своем "блуждании" он столкнулся со многими ребятами: с Адиком, Юшей, с Медведем, с Машей Степановской и, наконец, с Сашкой Пермиковым, прозванным Гномиком.
Журка спешил на тренировку, по дороге подвернулся этот Гномик... Пошли вместе.
- Что ж, спортивную карьеру избираешь? - спросил Гномик, когда они очутились на эскалаторе, на одной ступени.
Журка посмотрел на Гномика с высоты своего роста и не ответил. Что было с ним говорить, с этим плюгавеньким, маленьким, худосочным Гномиком? Он не то что спортом-физкультурой не занимался, вечно освобождения брал.
- Это-естественно,-не обратив внимания на презрительное молчание товарища, продолжал Гномик.-Ты увлекаешься спортом, а физическая культура - это будущее человечества.
- Да? - насмешливо спросил Журка.
- Конечно. Я это понимаю. Я сам хочу посвятить себя человеку.
- Ого!
- Да, я иду в Медицинский.
- Хм.
- Ты, наверное, не представляешь, как это здорово быть врачом. Это просто великолепно, ни с чем не сравнимо. Врач всем нужен-и младенцу, и старику, и даже самому здоровому человеку. Ты знаешь, что чемпионов мира контролируют врачи, я уж не говорю о космонавтах, которые обязаны медицине.,.
- Ух ты!
- А как же. Все тренировки проводятся на основании научно-медицинских выкладок, под строгим наблюдением...
Гномик говорил с такой убежденностью, с такой внутренней верой, с такой горячей заинтересованностью, что Журка перестал подсмеиваться.
- Врач в любую минуту обязан прийти на помощь, не думать о себе, а думать только о страдающем чело^еке. Он должен знать много и много уметь. Выть другом, учителем, наставником. Кто-то сказал, правда, сказал о хирурге: "Врач должен иметь глаз орла, волю льва и сердце женщины..."
И вдруг этот задрипанный Гномик, этот хлюпик, которого никто из ребят не воспринимал серьезно, Над которым все вечно смеялись, этот постоянно освобождае*, мый от физкультуры зубрила, начал расти в глазах Журки, стал как будто выше ростом, шире в плечах, сделался силачом, великаном, гигантом. Журка прямо-таки физически почувствовал это, даже ссутулился, ни слова не сказал, но поддался Гномику, повернулся к нему сердцем, как подсолнух к солнышку, поняв, что в нем есть то, чего так не хватает ему, Журке: цель, будущее, перепектива, С того вечера они часто бывали вместе: шептались по углам, стояли у окна в школьном коридоре, вдвоем шлп домой, потом чуть ли не каждый вечер Журка ходил к Сашке книжки читать, про медицину конечно.
Казалось, все шло хорошо. И вдруг все рухнуло, всь стремления и мечты. На одной из тренировок Кондрашу заехали по носу. Хлынула"кровь. Журка увидел кровь и начал оседать, ноги как тряпки сделались, а перед глазами радуга поплыла.
- Знаешь... Понимаешь... Не могу, - сказал он на следующий день своему новому другу.
- Естественно,-согласился Сашка. - Медицина не терпит слабых душ.
И опять остался Журка один как неприкаянный. Он старался не унывать. "Жизнь только начинается. Впереди много таймов..."
Но теперь, после разговора с отцом, он ясно понял, что был не прав: совсем не ерунда и не пустяк, с чего начать жизнь.
"Так можно и ни при чем остаться... Вообще на бобах. Вон сколько ребят совалось туда-сюда, то в легкую атлетику, то в гимнастику, то в футбол. И что? Фига из них вышла... Можно и в первом тайме так просадитьне отыграешься".
Он мучительно думал, стоя у окна в школьном коридоре, прислушиваясь к своему сердцу. А сердце молчало, точнее сказать, говорило: "Надо точненько подаваться", А вот куда подаваться - не подсказывало.
- Ну что, мыслитель?-услышал он голос Кольки Шамина.
- Понимаешь... Вот что.,.-Журка обернулся.- Ты куда надумал?
- А-а, - Колька беспечно махнул рукой. - Была бы шея...
- Нет, все же... Это важно... Быть может, на всю жизнь.
- Стоп! Туба!.. Дома предок талдычит, здесь ты еще будешь..^ Давай лучше "шпоры" готовить.-Он озорно подмигнул. - Споловиним?
Журка рад был оторваться от своих нелегких раздумий, ему ничего больше не оставалось, как согласиться с товарищем. И они вместе с Колькой Шаминым стали готовить шпаргалки к экзаменам.
* * *
Перед тем как выйти из парадного, Степан Степанович огляделся. Не хотелось ни с кем встречаться. Встреча с товарищами - это вопросы. А что отвечать? Рассказывать не о чем. Дело пока что не идет. К новой работе он еще не привык. Сверла все еще ломаются. А старые привычки еще сильны в нем, порой мешают работе.
За углом, как нарочно, он столкнулся с Куницыным.
- Привет рабочему классу, - пробасил тот и подал Степану Степановичу руку. - Как оно?
Степан Степанович только пожал плечами.
Так случилось, что Степан Степанович устроился именно на тот же завод, на котором уже работал Куницын. И потому старый товарищ обо всем знал, специально интересовался делами Стрелкова. На это были у Куницьша свои причины.