"А ну, а ну!"
И вдруг гор не стало. Ни леса, ни гор. Они очутились на открытой площадке, остановились. Лес и горы были ниже их. Все было ниже: и дорога, и машины, и сады, и белые домишки дальней деревеньки. Весь мир расстилался внизу. И только небо выше их. Они и небо на всем белом свете. На небе не было ни облачка, лишь слева, внизу у скал, висела белая тучка, похожая на огромный купол парашюта. Она покачивалась и снижалась, как будто выискивала площадку для посадки. Ярко освещенные солнцем, горы были слоистыми, то зелеными, то желтыми, то серовато-пепельными, словно посыпанные песочком. А еще дальше они темнели, покрывались синеватой дымкой, и не было видно, что там происходит. Горы шли ярусами, то наплывая одна на другую, то высовываясь друг над дружкой. Они властвовали над всемнад домами, машинами, садами. А над горами властвовало небо. А между горами и небом были они-Журка, мама, этот дядька с птичьим лицом и Федя со своим "чтоб вы знали".
Остановка длилась минуту, а затем они ринулись вниз. Опять машина стала набирать скорость, а стрелка спидометра поползла вверх.
Лес начал редеть, отступать, отставать от машины, как будто внизу было что-то такое, что пугало его. Горы обнажились, точно им сделалось жарко под зеленой буркой кустов. Под солнцем сверкали кусочки кварца и слюды. Иногда гора походила на огромную ноздреватую губку, иногда на гигантский кусок антрацита, то напоминала шапку великана, сдвинутую набок, то трамплин с засохшей травой вместо снега.
Все чаще стали попадаться пирамидальные тополя и еще какие-то неизвестные Журке деревья, вытянутые кверху, высокие и стройные.
"Как раз баскетбольного роста".
Пошли виноградники. Коричневые лозины были привязаны к высоким кольям, тяжелые черные кисти оттягивали их чуть не до самой земли.
- Чтоб вы знали, "Изабелла",-объяснил Федя.
Показался огромный яблоневый сад. Деревца походили на молодых балеринок. Они стояли на одной белой ножке, такие задорные, кудлатые, и, казалось, ожидали музыки, чтобы начать свой веселый танец.
Все больше появлялось зданий санаториев с обязательными пиками кипарисов вокруг них.
Все это-и виноградники, и яблоневые сады, и кипарисы, и санатории начало повторяться много раз и уже не задерживало внимания, поднадоело.
Но вот из-за горы блеснула радостная голубизна. Она была треугольной формы, меж двух гор и небом, и как бы сливалась с ними, но в то же время отличалась и от гор и от неба. Она играла, жила, двигалась, золотистобелые бурунчики наплывали друг на дружку, скользили по этой голубизне, и не было им конца.
- Море! - воскликнул Федя таким тоном, будто он сделал открытие.
"На что похож этот цвет?"-подумал Журка, и сердч це его отчего-то забилось сильнее. Ярко-голубой треугольный кусочек моря напоминал ему что-то приятное и волнующее. "Но что? Что именно?"
На море появился катерок, словно белый утюг, и прогладил длинную полосу вдоль берега. У дороги под ними стояли дома, виднелись их железные крыши, придавленные тяжелыми камнями, наверное от ветра. Потом дома пошли и сверху и снизу ярусами, словно старались взобраться повыше, чтобы видеть подальше. Как-то незаметно машина въехала в узкую улочку. Дорога, мощенная крупным булыжником, похожим на скорлупу огромных орехов, была накатана до блеска.
Откуда-то донеслась веселая музыка и песня: "Ветер за кабиною носится с пылью. Справа поворот, осторожно, шофер..."
Федя хмыкнул и подмигнул Журке. А Журка обернулся и увидел внизу большой белый пароход с красной трубой. Пароход стоял у самого берега, а за ним до горизонта, до дальних гор слева и справа разливалось яркоголубое море, и золотисто-белые бурунчики бежали по нему к берегу, и не было им конца.
И тут Журка вспомнил, на что похожа эта голубизна:
на лоскуток материи, что показывала ему Маша Степановская, на лоскуток ее выпускного платья!
"Да, на Машино платье, и сегодня вечер. Все там.
Только меня не будет".
Ему сделалось так грустно, что трудно стало дышать.
Журка торопливо начал открывать окно.
- Что, плохо? - встревожилась Нина Владимировна. - Возьми апельсинчик.
- Все. Приехали, чтоб вы знали,-сказал Федя и, лихо поднявшись еще на одну горку, остановил машину возле белого домика с мансардой, с высоким ветвистым каштаном под окном.
Из белого домика вышла бабушка, вся седая и маленькая. Журка давно не видел ее и удивился, что она стала такой маленькой. (Он совсем не подумал, что сам вытянулся за эти годы.) -Но глаза у бабушки были все такие же молодые и веселые, морщинки-лучики тянулись до самых ушей, и голову она держала гордо, так что подбородок с ложбинкой посредине был приподнят. И одета она была в платье с кружевами на груди. И причесана аккуратно: всюду в волосах торчали старинные роговые шпильки, а сверху была воткнута большая, белая, узорчатая гребенка, похожая на кокошник, что носят официантки, только она была не спереди, а сзади, точно бабушка второпях перепутала и не там воткнула ее.
Бабушка протянула маленькие морщинистые руки и поцеловала маму, а затем потянулась к Журке и все никак не могла достать до его шеи. Журке пришлось слегка присесть.
- Ужасно как вымахал,-сказала бабушка, целуя его в щеку. - Прямо мужчина, и недурен.
Несколько секунд она смотрела на него снизу вверх, как дети в зоопарке смотрят на жирафа. Это сравнение рассмешило Журку, и он отвернулся, чтобы не засмеяться и не обидеть бабушку.
Их ждали. Стол был накрыт. Для умывания приготовлено ведро теплой воды.
Потом они обедали. Ели свежие зеленые щи, рыбу, салат.
- Ах, какой ужас! - всполошилась бабушка. - Я ж вино приготовила. Нет, нет, Нина, это совсем не противопоказано. Во всех культурных домах вино к столу подается.
Она достала три темные с зеленым отливом рюмки и кувшин в плетеном футляре.
- Чтоб все успокоилось,-сказала она, протягивая рюмку Нине Владимировне.
- А у нас сегодня выпускной вечер, - сам не зная для чего, сообщил Журка.
- О-о!-воскликнула бабушка и потянулась к графину.
- Мама!-остановила ее Нина Владимировна.
- Оставь пожалуйста. Это бывает раз в жизни. Давай, мальчик, выпей. Ах, молодость! - Она говорила громко, и щеки у нее дрожали. - Помню окончание гимназии. У нас был выпускной бал. Со мной танцевал Петя Ромашев, вот с такими черными глазами. Мы порхали, как бабочки. А потом всем классом поехали по Волге...
Идем-ка в город,-предложила бабушка.
- Ну, мама, мы с дороги.
- Оставь, Нина. Если ты устала - отдыхай, пожалуйста, а мы пойдем. В такой день грешно сидеть в четырех стенах.
Журке постелили в небольшой комнате, в мансарде, такой низкой, что он все время должен был пригибаться, чтобы не стукнуться головой о потолок.
В раскрытое окно был виден город, лежащий внизу, весь в огнях. Огни эти горели беспорядочно - выше, ниже, со всех сторон. Ночь была черная, несмотря на звездное небо и луну. И горы были черные. И потому огоньки горели ярко и особенно четко выделялись на черном фоне, как начищенные пуговицы на бушлате матроса.
В порту по-прежнему стоял пароход, сияя сотнями огней, точно был в праздничной иллюминации. Темная вода, отражая его огни, блестела, как ртуть. Ритмично мигал красный огонь маяка. Вдали по горе шла машина, по угольной черноте скользила желтая мерцающая точка.