Степан Степанович выпрямился, глянул на Сеню недоверчиво.
- А вы у Кузьмы Ильича спросите, - нисколько не смущаясь, вопреки ожиданиям Степана Степановича, проговорил Сеня. Он смотрел на него открыто, как смотрит человек, уверенный в своей правоте.
* * *
Степан Степанович понял одно: он опять подвел свою бригаду, крепко подвел, добровольно, никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись. Сделал это один, а отвечать придется всем - и Сене, и Галке, и Нюсе е Нелькой: заработки в этом месяце у всех полетят.
После некоторых колебаний он решился обратиться за советом прямо к начальнику цеха.
Кузьму Ильича он встретил на выходе.
- Смываюсь,-сказал тот, не останавливаясь.- А ты что хотел? Разговор, говоришь? Тогда идем ко мне.
Он подхватил Степана Степановича под руку и потащил к выходу.
На улице шел дождь и светило солнце. Блестящие струйки были хорошо видны. Казалось, что между небом и землей протянуты серебряные струны. Басовито звенели крыши, тоненько и отрывисто-листья деревьев, протяжно и нежно - веселые струйки, бьющие из водосточных труб, и даже асфальт и тот как будто звенел, упруго и глухо.
- Подождем. Это скоро пройдет,-сказал Кузьма Ильич, встав под узкий карниз книжного киоска.
Степан Степанович молча согласился. Глядя на дождь, на солнце, он забылся. Дома, деревья, дорога, проносящиеся по ней машины-все блестело. Серебряные струи ударялись о шоссе, высекая искры. Асфальта не было видно, только эти искры. Сплошные искры. Они ослепительно сверкали и переливались всеми цветами спектра.
- Ты о чем хотел поговорить? - спросил Кузьма Ильич.
- Да влип я сегодня, - с усмешкой ответил Степан Степанович. Добровольно - как это сказать? - на фланговый огонь напоролся. В общем, махнулся деталями с Клепко.
- Вот великий комбинатор! Клепко, говорю, комбинатор.
- Да нет, я сам. Теперь отступать нельзя. Вот я и хотел посоветоваться насчет этих... реостатных рам. Ничего там нет... Какой-нибудь рационализации?
- Пробовали. Ты Сеню Огаркова спроси.
Степан Степанович покачал головой:
- Хм... Сеню... Он мне мораль прочитал... Яйца курицу...
- Он может.
Степан Степанович насупился.
- Молодняк у нас, полковник, что надо, - с гордостью произнес Кузьма Ильич. - Ты в нем разберись получше. Тут не яйца курицу..
- Что ж хорошего? - возразил Степан Степанович, вспомнив обидевший его разговор с Сеней. - То, что выгодно,-делаем, невыгодно-пусть дядя делает.
- Это мы регулируем. А материальная заинтересованность-стимул, ее надо еще выше поднять.
- Мне кажется, если так, - неуверенно возразил Степан Степанович,-да особенно по отношению к молодежи, так мы ее испортим. Деньгами...
- Не беспокойся. Если растет заработок у бригады Цыбулько, то не за счет погони за жирными, а за счет рационализации.
Он опять полез за папиросой, раздумал, махнул рукой.
- Завтра договорим. Ты заходи в контору... А сейчас поехали. Кажись, прошел дождик. У меня сегодня вроде бы праздник, сыну десять лет стукнуло. Приглашаю.
- Никак не могу.
- Тогда пока. И не унывай. Что-нибудь придумаем с этими рамами. - Он улыбнулся сдержанно. - Не дадим тебе и твоей бригаде с голоду погибнуть. Кузьма Ильич подал руку и заспешил к троллейбусу.
* * *
Перед Степаном Степановичем стояла ближайшая задача: реостатные рамы. Он чувствовал: с решения ее начинается его авторитет в бригаде, в цехе.
На самой середине проспекта его окликнули. От трамвайной остановки навстречу шел Сеня Огарков.
- Бог есть! - воскликнул Степан Степанович, устремляясь к Сене.
Он не дал парню выразить свое удивление.
- Сказали: ты занимался рамами?
- Да бросьте вы! Наряд общими силами закроем.
- Я спрашиваю: ты что-пибудь придумывал?
- Ну, было...
- Что? Выкладывай.
Сеня покосился на подходивший трамвай, сдвинул брови на переносье так, что из них образовались крылышки.
- Там с кондуктором морока. Наклоняется, перекашивается. Сверла ломаются. Не представляете?-он пошарил по карманам, достал авторучку, пачку сигарет. - Смотрите.
Сеня стал рисовать на коробке и объяснять торопливо;
- Рама вставляется в кондуктор, кондуктор-в тиски. Тиски эти тяжелые, зараза...
- Ну, а что придумал?
- Не успел. Мастер рамы другим передал.
- Эх!-не то осудил, не то пожалел Степан Степанович и заспешил домой, чтобы в тишине поразмыслить над Сениным разъяснением.
У пивного ларька он увидел Самофала.
- Ты чего здесь?
- Выпьем по кружечке.
Степан Степанович стал в сторонку, разглядывая Самофала. Друг явно сдал за последние месяцы. Вместо боевого, подтянутого офицера, каким был Иван Дмитриевич совсем недавно, перед ним стоял сутулый, седой, небритый человек в полинялой рубашке и плохо отглаженных брюках.
Они обошли ларек, сдунули пену с кружек и отпили по глотку.
- Свежачок,-одобрил Самофал и, крякнув от удовольствия, поставил кружку на покрытый пятнами выступ.
- Слушай, Иван. Тебе работать надо.
Блаженное выражение с лица Самофала исчезло. Он помрачнел и снова схватился за. кружку.
- Ты катастрофически стареешь. Со стороны это видно.
Самофал сделал усилие над собой, улыбнулся как-то виновато и робко.
- Переломный возраст. Закон природы.
- Оставь. Добра желаю. А закон один: работать.
- Ладно, ладно. Дай спокойно выпить.-Он пригубил и поспешно перевел разговор: - Ну, побывал у дочери?
- С ней порядок.
- А что жена? Сын?
- Молчат.
- А работа как? Пошла?
- Да нет. У меня день ото дня не легче. Все никак не могу найти своего места, все еще не в своей тарелке, а главное, не могу войти в новую жизнь, в новый ритм, в новые порядки... Все что-нибудь не так... Хочу как лучше, а получается не то... Сегодня вот с одним типом, неким Клепко, нарядом махнул. Отдал ему жирные, ну, подороже, значит,-он посмотрел на Самофала, что-то сообразил и заговорил быстрее: - Иван, ты же артиллерист. В технике соображаешь. И на заводе до армии работал.
- Анкетные данные правильные,-подтвердил Самофал.
- Слушай, посоветуй. Влип я.
Степан Степанович огляделся, поднял с земли обгоревшую спичку и начал чертить ею на стенке ларька все, что чертил ему на коробке сигарет Сеня Огарков.
Несколько раз им кричали, требуя кружки. Неоднократно возникал и затихал шум в очереди. Они не слышали ничего. Лишь когда буфетчица скрипнула дверью и потребовала возврат посуды, они извинились и направились к дому.
- Подумай, Иван,-еще раз попросил Степан Степанович, протягивая руку на прощанье.-Может, что сообразишь.
* * *
Сеня Огарков делил жизнь на три разряда: мягкий, так себе, жесткий. Мягкий - когда все идет как по маслу. Так себе - ни то ни се, ни больших трудностей, ни больших радостей. Жесткий - когда все в жизни сразу не покоряется, все дается с бою, когда вот-вот, кажется, сломаешься от напряжения, как сверло от вязкого металла, и все-таки выдерживаешь, побеждаешь.
Вот такая жесткая жизнь была ему по душе.
Наверно, потому что сам он все делал по-своему, Сеня не терпел несамостоятельных людей. Он не любил малодушных, хнычущих и податливых, скисающих при первой трудности. Поэтому его и взволновал разговор у трамвайной остановки с бригадиром. То,.что тот полковник, Сеню мало трогало: он ценил людей не по прошлым заслугам, а по сегодняшнему дню, по сегодняшним делам. То, что бригадир "накололся" с этими рамами, тоже не очень расстраивало, хотя вопрос и касался всей бригады. Спор с ним также не задел его. Сеня видел, что полковник, несмотря на возраст и офицерс-кий опыт, в делах заводских-салага. Но то, что он не скис, не размяк, не успокоился и не отказался от своего, а хочет что-то придумать, преодолеть трудности,-это привлекло Сеню Огаркова. В своем бригадире он увидел те качества, что были в нем самом, и не мог. не поддержать их, как не может человек не подтянуть мотива, услышав любимую песню.