Мы втроем придем и помоем.
И еще, Гануся. Галка наша в Сержа по уши. Из комитета не вылезает, хотя и делает вид, что она не думает о Серже. Напиши ей, чтоб меньше торчала в комитете.
Нехорошо это, не гордо.
И, пожалуйста, пиши нам. Мы очень по тебе скучаем.
Обнимаю тебя и целую.
Нюся.
Нюська не дает прочитать, что она там нацарапала, и потому я подписываюсь только под своим написанным.
Целую, Гануся, жду тебя не дождуся. Нелька".
"Ганна!
Разреши не писать обычных слов, которыми начинают письма. Ты и так знаешь, что я отношусь к тебе как к другу и желаю быстрее поправиться, пережить наше общее горе и вернуться в бригаду.
Сейчас у меня есть срочные, деловые вопросы. Я не решался писать тебе о них. Но очень надо. Ты извини и пойми. Договорились?
Дело вот какое. Наш друг Леша одно время занимался реостатными рамами, что-то придумывал, изобретал.
Он мне и говорил, да я позабыл, потому что это было во время экзаменов и мне тогда не до "ранки" было. Что-то насчет особого крепления, особых зажимов. Ну, убей - не помню. Может быть, вспомнишь? Очень надо.
Тут такое дело. Наш полковник влип с этими рамами: махнул с Клепко. Теперь мучается, и помощи не принимает, и сам пока что ничего придумать не может, и норму недодает. Ему на помощь даже его товарищи, отставники, подключились. Откуда они узнали-ума не приложу. Но что они могут? Только мы сумеем помочь.
Правда, наш с норовом. Но это я беру на себя.
И еще одно. Приходил тут усатый такой, тоже отставной, новенький, в парткабинете работает. Может, знаешь?
Полковником интересовался. Все выспрашивал, со всеми беседовал. Я так понял: неспроста это. Правда, наш Кузьма говорит-муть, но я-то вижу.
А в общем, у нас порядок. Все на высоте. У меня лично тоже на уровне. А если девчонки тебе что-нибудь насчет меня пишут-не верь. Они все меня разыграть пытаются, но это у них не выйдет. Я не мальчишка, кое-что в жизни понимаю.
Да, Ганна, чуть не забыл: наш полковник расценками заинтересовался. Пока принюхивается. Но я верю: он может. С ним считаются, и мужик он въедливый.
Ну, отдыхай там. Нас не забывай. Мы тебя все помним и ждем, как родную.
Сердечный привет,
Семен."
Ганна отложила письма в сторонку, закрыла глаза и тотчас представила себе завод, цех, свою бригаду: Галку в цветастой косынке, Нельку и Нюсю, всегда смеющихся, Сеню со сведенными на переносье бровями. И так тосклич во стало, так захотелось повидать их всех, поговорить, поработать рядом с ними. Впервые за время разлуки она ощутила тоску по заводу, по товарищам, по работе. Всю неделю, что она здесь, у моря, Ганна старалась ни о чем не думать, больше ходить, больше бывать на берегу, дышать свежим воздухом. Так и советовали врачи. Еще они велели находиться среди людей. Но ей не хотелось шума, голоса ее раздражали, смех выводил из себя. Тут, на берегу, ей было спокойно.
Ганна часами сидела у моря, глядя вдаль и наслаждаясь переливами красок. Ей ни с кем не хотелось быть, никуда не хотелось идти. И на почту она не ходила всю неделю.
Сегодня, совершенно случайно, проходя мимо почтамта, она увидела очередь "до востребования", пристроилась и получила наконец свою корреспонденцию.
Писем скопилось целый десяток. Еще от Полины Матвеевны, из комитета, еще от кого-то-почерк совсем незнакомый. А эти она сразу узнала, круглые буквы, писанные Галкиной рукой (она и раньше получала от нее письма, когда бывала в отпуске). И Нелькин-почерк тоже знаком - буквы внаклонку, словно прижались одна к другой плечами, как вон девчата на скамеечке. Сеня пишет четко, как на чертеже. Он и к письмам серьезно относится, будто и тут зачет сдает.
Что он написал? О чем?
- Что-то про Лешу,-вслух произнесла Ганна и повторила, как бы вслушиваясь в эти слова: -Про Лешу.
Она впервые с момента несчастья произнесла его имя. Проговорила и задумалась, и не ощутила острой боли, а только грусть, что всегда чувствуешь, вороша дорогие сердцу воспоминания.
- Да, про Лешу. И это важно.
Ганна быстро достала Сенино письмо, еще раз перечитала.
"Было, было. Леша хотел избавиться от тяжелых тисков..."
Раскатистый гогот отвлек ее от мыслей. Ганна повернула голову и в стороне, у книжного киоска, увидела группу парней, гогочущих во всю силу своих глоток. Над ними возвышался неуклюжий, костлявый юноша. Он торчал над всеми, как гвоздь из доски.
* * *
Ганна пригляделась.
Парни пачкали руки о свежевыкрашенную оранжевой краской скамейку и азартно хлопали ими по светло-голубой стенке киоска. На стенке оставались пятерни разных размеров, как грязные пятна на чистом платье.
Ганна встала и решительно подошла к киоску.
- Что вы делаете? - спросила она парней.
- Не видишь? - хмыкнул парень, черный, как головешка.-Америку обгоняем. У них отпечатки пальцев только, а мы целую ладонь оставляем.
- Люди работали, а вы? Для чего?
- Тоже мне-лектор!
Глаза Черного сверкнули злостью.
- Не смей, - сказала Ганна твердо и решительно. - А то я тебе такой отпечаток оставлю, на всю жизнь запомнится.
- А ну!-Черный занес измазанную руку, чтобы оттолкнуть Ганну. Она увидела его ладони в оранжевой краске, как в крови.
И тут вмешался Гвоздь:
- Ладно, Цыган, напрочь, - и встал между Ганной и Черным.
Мгновение Цыган не отступал, прислушиваясь, как оценят это дружки, потом опустил руку.
- Бездельники,-бросила Ганна и пошла на свою скамейку.
- Это за что же? Советского человека? - послышался запоздалый ответ и недружный смех парней.
Ганна больше не смотрела в сторону киоска. Пред ней расстилалось море, все в золотистых переливах. Линии горизонта не было видно. Легкая сизая дымка скрывала ее от глаз, и потому казалось, что небо и море сливаются где-то там, далеко-далеко.. на краю света.
Что там, за этой дымкой? Есть ли там любовь и такой парень, как Леша? Именно как Леша, а не как вот эти...
Послышалось похрустывание гальки. Кто-то остановился подле скамейки.
Ганна покосилась и увидела ноги в синих кедах, зашнурованных белыми шнурками. Потом спортивные брюки с рубцом - вечной стрелкой - посредине, большую костлявую руку, которая держала книги как-то необычно, из-под низу, как держат мяч.
Она вскинула голову. Перед нею стоял Гвоздь. Он виновато улыбался, и верхняя губа с черным пушком нервно подрагивала.
- Чего вам?-спросила Ганна.
- Они ушли.
- А вы почему не с ними?
- Я не местный.
Он замолчал, переступил с ноги на ногу.
Его смущение тронуло Ганну. Было какое-то милое несоответствие между огромным ростом этого парня и его совсем детской робостью.
- Так вы что, извиняться пришли?
- Ну да...
- Что же вы их не остановили вовремя?
- Да так...
- Вот и получается... - Ганна собралась было отчитать парня, но, бросив на него быстрый взгляд, сдержалась: парень и так стоял растерянный и неловкий. - Хорошо, извиняю.
Парень все не уходил, и Ганне неудобно было прогнать его. Рост юноши явно подавлял ее. Было в парне еще что-то такое - доверчивость ли, искренность ли, внутренняя чистота, - что располагало к нему.
- Садитесь. Чего ж вы стоите?
Парень осторожно, словно он мог перевернуть скамейку, опустился на дальний краешек.
- Так вы не здешний?
- Ага.
- А откуда вы этих... - Ганна чуть не сказала "хулиганов", но сдержалась, боясь оскорбить его,-этих парней знаете?
- Да в баскет... Я тренирую... Да так... Помогаю, в общем...
- Вы что, хорошо играете?
- Средненько.
И то, что он не похвастался, понравилось Ганне. Она стала рассматривать его внимательно. Русые волосы.
Пышная прядка упала на лоб. Брови выцвели. На левой щеке ямочка.