Ребята ожидали Журку на пристани, у Тучкова моста. Хотя он и опоздал, они не стали упрекать его.
И Колька не выдал своих обычных хохмочек.
На теплоходе было полно народу. Пассажиры забили все салоны, все проходы. Те, кто не успел сесть, пробовали найти местечко или хотя бы занять удобные позиции у борта. Было душно. Пахло потом и табачным дымом.
Парни протиснулись на верхнюю палубу. В глаза брызнуло солнце. Свежий воздух хлестнул по щекам.
Теплоход отвалил от причала и, закончив маневрирование, взял курс на Петродворец. За кормой зажурчала вода. Крупные брызги поднимались чуть ли не до борта.
- Ну как, старики, - заговорил Колька, - куда путь держим?
По тому, как он сказал это непривычно серьезно, по тому, как до лоска натянулась кожа на его круглой башке, Журка понял: Колька от своего плана не отступает, стычки не избежать.
Боб и Мишель молчали. Журка не отвечал, предоставляя Кольке инициативу. Да и что он мог ответить?
Ведь для него главным была Ганна...
- Не понимаю, для чего? - воскликнул Колька.- Какой смысл, токари-пекари? В чем светлая идейка? Работать, лишь бы слыть рабочим, по принципу: "Попал в стаю-лай не лай-хвостом виляй". Так я ж не собака. Пардон за извинение.
Он сплюнул в кипящую воду и покосился на Журку вызывающе.
- Давай не будем, - проговорил Журка.
Разговора не получалось, потому что он не мог сейчас, здесь говорить по существу, об истинных своих мотивах. Колька понял это.
- Я щажу твои чувства, мыслитель. Но это не значит, что я соглашаюсь. Это не значит, что и мы должны за тобой чапать. У нас есть своя тактика, и мы ее, и только ее будем придерживаться. Так мы им еще наработаем. Уже наработали!
Боб и Мишель захихикали. Колька глянул на них сердито, и они моментально умолкли.
- Ты знаешь меня. Я человек прямой. Я скажу честно. Мне эта работа до фонаря. А если еще честнее, меня вообще ничто не тянет. Я не знаю еще своего призвания.
Сказали предки: в институт. Иду в институт. Пошел, не прошел. Сказали: на завод. Хиляю на завод. Я лично хочу одного: веселой жизни. А для нее нужны деньги!
Вот суть явлений! - воскликнул он театрально, на мгновение став лукавым, привычным парнем. Но тотчас же погасил лукавинки, нахмурился.
Что-то тяготило его. Что-то не давало покоя. Журка заметил это.
- Мне все равно,-продолжал Колька,-куда податься, на кому работать (он так и сказал-"на кому").
Лишь бы монета была. Где больше платят, там и лучше.
А вообще, старики, хорошо волку...
- Белая лошадка! - прервал Журка, вспомнив Юг, скамейку под каштанами и Ганнины сердитые слова.
И как только он об этом вспомнил, тотчас почувствовал ее за своей спиной, будто бы она наблюдала за ним - что скажет? как поведет себя? Белая лошадка. Тебе на парад только. А другие пусть... А ты видел настоящих лошадей?
- А ты лично не знаком с королем Махендрой? - отпарировал Колька.
- Лошадям подковы нужны. А подковы руками делают...
- Не загибай подковы, старик. Я не лошадь, "Говори,-подсказала Ганна.-Выскажи все, что думаешь". А Журка еще ничего не думал. Он произносил те слова, которые она, по мнению его, сказала бы.
- А кто же для нас делать будет? Какое право мы имеем на готовенькое? Веселая жизнь! Это значит, что кто-то для нас.
- А ты хочешь, чтобы мы для кого-то?
- Нет, ты мне ответь, что такое веселая жизнь?
- А ты мне скажи, в чем смысл нашей работы?
"Скажи, объясни. Не уходи от ответа", - подсказала Ганна.
- А что, скажу. Почувствовать руки. Дело в руках.
Знаешь, как здорово, когда деталь теплеет, будто оживает. А потом ты видишь свою гаечку на вещах, на приборах, которыми пользуются люди.
- Ах, ах! И люди встречают тебя с оркестром! Да им плевать на твои гаечки. Есть знаки - покупают вещь, нет знаков - не покупают. Ты ишачь, а они покупать будут.
"Не соглашайся!"-возмутилась Ганна.
- Значит, в тылу сидеть? - спросил Журка. - Представь, была бы война. Отцы на фронтах, а мы, значит, в тылу, веселую жизнь ведем?!
- Сравнил! Отцы! Понахватался, токарь-пекарь.
Идейным стал! - и Колька выругался грязно и витиевато,
Боб и Мишель заржали. Журка замолк, потрясенный цинизмом. Первое желание было трахнуть сверху по Колькиной круглой башке.
"Не принижайся, не ложись со свиньей в одну лужу, сам свиньей будешь", - посоветовала Ганна.
- А я ведь думал, что ты своего отца хоть немного уважаешь. А ты, оказывается, вон как.
- Что отца? - Колька смутился. - Я вообще. Воевали, ордена получали. А что имеют? Такие же работяги, как и все, как и мы, если хочешь. В грязи, в масле, в окалине, с окладом в сотню рублей. Что твой отец имеет?
Одни неприятности.
- Отца не тронь. У него шестнадцать наград.
- Так я ж и говорю. Неужели весь смысл, вся философия..,
"Врежь. Защити",-повелела Ганна.
- Тоже мне-философ! Это ж рабочий класс. От его рук зависит наше будущее. Он и при коммунизме будет. Он как вечное дерево...
- Брось!-оборвал Колька.-Ты ж не свои слова говоришь, А что ты? Лично ты? Так.., нечто. - Колька сделал жест, который действительно ничего не означал, но был смешон. Мишель и Боб опять заржали.
Журка обиделся.
- А ты "на кому"! - крикнул он. - Кто больше заплатит. Значит, продажная шкура! Это философия предателя. Вот она, твоя философия!
Колька округлил глаза и рванулся к нему. Парни повисли на его плечах. Все равно быть бы драке, потому что Журка уже занес кулак над Колькиной круглой башкой. Но тут раздался дребезжащий голос:
- Молодые люди, не омрачайте отдых трудящихся.
Где дружинники? Позовите дружинников.
Журка не видел того, кто произнес эти слова, но они моментально охладили его. Вновь за своей спиной он почувствовал присутствие Ганны.
"Ну зачем так? Разве этим докажешь? Только станешь таким же, как и они".
"Спасибо", - мысленно поблагодарил Журка и, повернувшись, стараясь стать маленьким и незаметным, поспешил прочь от Кольки и его дружков.
Теплоход подходил к Петродворцу. Слышалась музыка. Виднелись толпы людей в аллеях. Сверкали фонтаны. Серебряные струи переливались радугой.
Журку ничто не интересовало. Сойдя с теплохода, он тут же прошел в кассу и купил обратный билет.
* * *
Песляк не успокоился. Неожиданный поворот собрания еще больше разжег его, вынудил действовать энергичнее. Теперь уже в прямом смысле ему необходимо было спасать свой авторитет. Стрелков являлся тем оселком, на котором проверялось отношение коммунистов к парткому и к секретарю парткома. Так считал сам Песляк. Он был убежден, что Стрелкова напрасно сделали воспитателем молодых рабочих. В запале он уже не замечал в Стрелкове хороших качеств. Песляк понимал, что нужно что-то предпринять, как-то выйти из этого неловкого положения, в которое он, сам того не желая, себя поставил.
Собрание в цехе натолкнуло его на одну мысль. Но для этого надо было посоветоваться с райкомом.
И Песляк отправился в райком.
У здания районного комитета Песляка окликнули.
Секретарь райкома Полянцев стоял у машины и махал ему рукой.
- По грибы не хочешь? - спросил он, когда Песляк подошел к машине. Если свободен - поехали.
В машине сидели две женщины, седоволосая и совсем юная.
- Знакомься: жена и дочка.
Женщины начали было сдвигаться, но Полянцев предложил:
- Садись-ка, Прокопий Васильевич, с водителем.
Просторнее будет.
Всю дорогу Полянцев рассказывал об удачливых грибных находках, о вкусных грибных блюдах, о всяких происшествиях именно в тех лесах, куда они сейчас едут и где ему, Полянцеву, пришлось воевать.
"Волга" остановилась на Лужском шоссе. Женщины начали переодеваться. Шофер занялся мотором. Полянцев сменил ботинки на кирзовые сапоги, сохранившиеся еще от армии, предложил резиновые Песляку. Песляк отказался.