Рабочие молча слушали, поглядывая на виновников с укоризной.
Журка старался не шевелиться. Все вокруг было неожиданным, необычным, вызывало страх и почтение.
Он сознавал, что все это серьезно и эти рабочие люди не потерпят позора па свою голову.
Журка видел, что и другие парни чувствовали то же, что и он. Боб и Мишель сжались. Медведя вообще не было видно, он как-то так сидел, что все заслоняли его от глаз Георгия Фадеевича. А Колька так весь расплылся, сгладился, лицо сделалось плоским, невыразительным, лишь глаза еще больше косили.
- Этому всему мы свидетели,-произнес Георгий Фадеевич, когда отец кончил свой рассказ. - А вот как безобразие произошло? .. - он помолчал и неторопливо указал рукой на Боба.
Боб сидел ни жив ни мертв. Лицо его было белесым, в тон волосам, на тонкой шее подрагивала венка. А когда Георгий Фадеевич назвал его имя - он и совсем побелел. Теперь уже волосы стали темнее лица.
- Встаньте, - подсказал начальник цеха.
Боб вскочил, с испугом посмотрел на начальника цеха и зачем-то, совсем не к месту, поклонился.
- Чем вы объясните все случившееся? - спросил Георгий Фадеевич.
Боб не ответил. Лицо его покрылось пятнами, на лбу заблестели капельки пота.
- А мы неспособные, - раздался голос Кольки Шамина.
Журка даже не узнал голоса, будто это говорил не его школьный товарищ, а совсем другой, незнакомый, скрывавшийся в нем человек.
- Вы желаете объяснить? - спросил Георгий Фадеевич, не поворачивая головы, а только слегка скашивая глаза в сторону Кольки.
Колька все так же бочком поднялся, изо всех сил стараясь не выказать своего волнения.
- Неспособные, - повторил он.
- Вы окончили школу, - сказал Георгий Ф.адеевич.-А вот нам не пришлось столько учиться. Вас выучить старались...
Он не договорил. И оттого, что он не стал больше ничего объяснять, эти короткие слова, сказанные им, сильно устыдили ребят.
Наступила тишина.
Георгий Фадеевич обратился к Мишелю. Тот, опережая его вопрос, подтвердил:
- Неспособные.
Дошла очередь до Медведя.
- А что я? Я работал.-Медведь хотел по привычке переступить с ноги на ногу, но вовремя остановился.
- Так точно, - подтвердил отец. - К Медведеву претензий нет.
Георгий Фадеевич сказал что-то начальнику цеха, и на столе появилась бумага и карандаш.
- Вы можете нарисовать схему?-Георгий Фадеевич обратился к Шамину. - В каком положении находи"
лась деталь? В каком сверло?
Колька крутнул головой-дескать, это семечки-и подошел к столу.
- Рисуйте.
Колька быстро и довольно удачно нарисовал кондуктор, зажимы, деталь и сверло, пронзающее пластинку, как стрела Амура.
Георгий Фадеевич повел руками, пригласил рабочих к себе. Рабочие склонились над столом, смотрели и кивали головой.
Журка не понимал, с чем они соглашаются. И только еще раз взглянув на рисунок, догадался: Колька своим удачным рисунком сам себя выдал. Так правильно и хорошо неспособный не нарисует.
- А теперь смотрите, - строго сказал Георгий Фадеевкч и кивнул Сене Огаркову.
Тот поднялся, достал завернутые в газету кондуктор, медную шину, сверло, развернул и принялся объяснять и показывать, каким образом, при каких обстоятельствах может получиться перекос. И оттого, что это разбирал Сеня Огарков, почти их сверстник, объяснения звучали особенно убедительно.
Сеня разобрал несколько вариантов. Ему задавали вопросы, уточняли детали, просили еще раз показать, как может лежать пластина и под каким углом может идти сверло.
Начальник цеха взглянул на часы.
- Все ясно?-спросил Георгий Фадеевич, заметив этот жест.
- Ясно,-подтвердили рабочие.
И опять они больше ничего не сказали, только так посмотрели на учеников, что тем стало не по себе: их уличили, но им дают возможность исправиться.
- Надеюсь, вы все поняли?-спросил Георгий Фадеевич.
- Неспособные мы,-упрямо повторил Колька.
Журка видел, что он смущен и с трудом переламывает себя, но все-таки стоит на своем, баран упрямый.
Начальник цеха скосил на Кольку глаза, подозвал отца и что-то негромко сказал ему. Что именно, Журка не расслышал.
* * *
В горкоме партии прошло деловое совещание, имеющее прямое отношение к Степану Степановичу Стрелкову.
После совещания Скоков попросил Полянцева остаться. Они подошли к раскрытому окну и несколько минут молча разглядывали перспективу проспекта.
- Ты заметил, люди стали ярче одеваться? - спросил Скоков.
Полянцев посмотрел вниз, увидел девушку в зеленом платье.
- Помню, я возвращался из Швеции и обратил на это внимание. - Скоков круто повернулся и неожиданно спросил: - А сколько стоит копейка?
Полянцев не удивился ни вопросу, ни переходу. Он знал Скокова более двадцати лет, привык к подобным перескокам.
- А ты нарочно подкинул этого полковника?
- Просто так получилось.
- Все совещание повернул... И что же все-таки главное в этой проблеме?
- Человек.
- Общо.
- Зато правильно.
Скоков не ответил, вновь посмотрел на улицу.
- Ходят. Тысячи людей, и ни один не догадывается, о чем мы сейчас думаем. Им не до проблем, не до экономики. Хотя эта экономика их и одевает, и обувает, и кормит. Наверняка думают: сидят тут чиновники, телефонами обставились.
- Как раз и о деле думают,-возразил Полянцев.- У нас народ, особенно теперь, думающий. Это я тоже после заграничной поездки заметил.
- А ты когда-нибудь задумывался, что означает единица? - прервал Скоков. - Одна копейка. Одна минута.
Одно сверло. Один человек. Великое понятие! Основа основ. Ты говоришь, что за границей рабочие не задумываются над общими проблемами. Так там хозяин за всех думает. А у нас все хозяева. По идее. Нужно довести каждого до уровня хозяина.
- В том-то и суть, - согласился Полянцев.
- Суть, - с усмешкой повторил Скоков. - Как это сделать - вот в чем суть. Мы тратим миллионы на строительство, новую технику, станки. И не всегда получаем должный эффект. А тут... Никаких миллионов, только добиться, чтобы каждый работал как для себя, думал, искал, экономил. Кто подсчитает, сколько, какая выгода от этого?
- Сосчитать невозможно.
- То-то. Это может нарастать бесконечно, по прогрессии. И прогрессивка, конечно,-Скоков усмехнулся. -А что ты думаешь делать с этим полковником? Наш комсомол прав. Для молодежи он находка.
- Не только.
- Но для молодежи особенно. Какая у вас отдача? - спросил Скоков. Сколько школьников, проходивших практику на заводах вашего района, остались, вернее, пришли работать?
- Точного процента не знаю, - ответил Полянцев. - Думаю, три, ну пять, не больше.
- Меньше. Вообще, эта политехнизация не дала ожидаемых результатов. В рабочие все равно не идут. Как ты думаешь, почему?
- Причин много,-сказал Полянцев.-Мы с пеленок внушали им: "Все дороги открыты. Нам было плохо, так хоть вы..." Мы создали им иллюзию легкой жизни.
А на самом деле никаких иллюзий нет. Есть труд, трудности, борьба. Столкнутся с жизнью такие вот зеленые, морально неподготовленные, и начинается нытье, разочарование, спад.
Скоков постучал пальцами по стеклу, посмотрел на Полянцева с грустинкой. Полянцев понял: наболело у него на душе, думал он над этими вопросами и спрашивает лишь для того, чтобы проверить, так ли он думает.
- А все-таки не в этом главное, - произнес Скоков раздумчиво. - Не в этом. Наши социологи провели интересную работу. Они спрашивали у молодежи, у выпускников, кем они хотят стать и почему? А через год-полтора: "Кем стали? Довольны ли?" Так вот, по их данным - а я лично присоединяюсь к этому-молодежь хочет быть научными работниками, физиками...
- Но не лириками?
- И лириками, но не рабочими... И вот почему. Заметь, какие формулировки: "Мало элементов творчества", "Нет возможности роста". А потом уже деньги, заработок, общественный престиж и так далее. Каково?