"Скатерть, наверное, дней пять не меняли. А пятно, наверно, от пива. А руки и за месяц не отмоешь".
- Ну, старик,-сказал Колька, протягивая ему рюмку и бутерброд с колбасой.
Журка выпил и ничего не почувствовал, кроме жже^ ния внутри.
- Еще,-попросил он.
Колька налил еще и разбавил водку лимонадом.
- Ненужно,-запротестовал Журка.
Он пил рюмку за рюмкой, видя, как коричневое пятно на скатерти расплывается, и удивляясь этому.
Как-то неожиданно оба заговорили, каждый о своем, почти одновременно. Им важно было выговориться, высказать то, что камнем лежало на сердце. У них не было ни времени, ни желания слушать. Им хотелось говорить.
- Понимаешь, старик. Дело не в том... Я не отступаю. Но они меня прижали. Они показали меня самому себе. И я не могу дать сдачи, потому что вижу, какая я шмакодявка. Вижу, что это меня судят...
- Никто. Ты понимаешь?.. Я ж не знал... Я ж думал... Для нее, чтоб ты знал. - Журка вспомнил шофера Федю, Юг, море, скамейку под каштаном и вспыхнул.
- Твой предок не натрепался. Действительно...
Только они мне ни к чему... Как ворованные... А я честный человек... Понял?
- Никаких надежд... Как рябца... И не могу... Не имею права...
- Честный, понял? Понял, я говорю? Я не хочу, чтобы меня судили... А меня могут, запросто... и меня стоит судить...
- Я ж никто... Никто... Слышишь, никто?!
Они стали кричать, стараясь, чтобы именно его слова были услышаны другим. К ним подошли, попросили выйти. Они не послушались, и их вывели за руки.
Они где-то ходили, где-то сидели, пытались еще выпить и возмущались, что им отказывают и не понимают, как им важно добавить еще. Они обнимались, целовались, плакали, клялись в дружбе, ссорились, наскакивали друг на друга с кулаками и вновь целовались.
Журка приплелся домой, не зная, когда, как и с чьей помощью. Он позвонил и не напугался отца, шагнул в комнату. Хотя он и не напугался отца, ему захотелось показать свою храбрость, и он пробормотал:
- Эт-тя, - и рухнул по диагонали через всю комнату.
* * *
Журка так и спал на полу, по-птичьи неловко подверг нув голову и постанывая во сне. Степан Степанович не стал ни раздевать его, ни укладывать на кровать, только на всю мощь завел будильник и поставил его к самому Журкиному уху. Будильник зазвенел ровно в шесть пятнадцать, зазвенел длинно и протяжно, так что, наверное, на улице было слышно. Журка все равно не проснулся.
Степану Степановичу пришлось тряхнуть его за плечи.
- Вставай! Быстро!
Журка смотрел на него ошалело и ничего не понимал.
- Под душ! Ну!
Подождав, когда в ванной зашумит вода, Степан Степанович вышел из дому раньше обычного.
Предстоял тяжелый- день, ответственный бой: партком. Сообщение о нем было для Степана Степановича неожиданным.
- А в чем дело? Что случилось? - спросил он у Дунаянца, сообщившего ему о парткоме.
Тот только махнул рукой и побежал по цеху.
С трудом отработал Степан Степанович этот день и сразу же в пятнадцать ноль-ноль-в партком. В приемной, к его удивлению, сидела бригада Ганны Цыбулько-Сеня, Галка, Нюся и Нелька. Их не пускали на заседание, но они все равно сидели. И оттого, что они присутствовали хотя бы здесь, в приемной, Степану Степановичу сделалось хорошо и легко.
Он решительно открыл дверь парткома. И тут первой заметил Ганну.
И еще больше приободрился, наполняясь симпатией к ней.
Но как только начался партком, как только первым заговорил Песляк, настроение Степана Степановича стало падать. Песляк говорил о том, о чем и предполагал Степан Степанович - об обмене деталями, о "кроссах" по цехам, о "пробеге автокара",-но все передавал как-то односторонне, с нажимом на ошибки. Но в то же время Песляк говорил очень искренне, озабоченно, с болью за молодежь. На этот раз его выступление было более принципиальным и более убедительным, чем в цехе. Был момент, когда Степан Степанович совсем было подпал под его аргументы, подумал: "А ведь и верно, нехорошо получается..."
- Вот я и считаю, товарищи,-продолжал Песляк, - что это не те методы, какие мы должны одобрить, да и не тот человек, который...
"Так навыдергивать что угодно можно,-в мыслях возразил Степан Степанович. - Так можно подобрать факты, что хоть в тюрьму человека сажай". Он внутренне собрался и уже не принимал слова Песляка близко к сердцу.
Чтобы отвлечься, Степан Степанович начал разглядывать присутствующих на парткоме людей. Среди этих почти трех десятков он заметил всего лишь несколько, шесть знакомых лиц: Сережу Дегтярева, Ганну, Кузьму Ильича, Дунаянца, Пепелова и Клейко. И то, что на парткоме присутствовал Клепко и не присутствовала, не была допущена бригада Цыбулько, все это развеяло первое впечатление от выступления Песляка, что создалось было у Степана Степановича.
"Что ни говори, а он свое гнет, хотя и не прямо, и не в лоб. Даже людей подобрал, каких ему надо".
Степана Степановича удивляло, что никто не возражал Песляку (даже Кузьма Ильич, даже Дунаянц), даже вопросов не было. Никто ни в чем не усомнился.
А по рассказу Песляка все в его работе выглядело дурным, неверным, требующим осуждения и наказания.
Наконец Песляка прервали. Главный экономист завода спросил:
- Для чего же товарищ Стрелков это делал? С какой целью?
Степан Степанович с благодарностью посмотрел на главного экономиста. У того была борцовская фигура, борцовская шея. "Генерал от экономики",-для себя назвал его Степан Степанович.
-Дело не в цели,-ответил Песляк.-Товарищу Стрелкову поручили воспитание молодых рабочих. И надо было работать с ними... Я лично уверен, что индивидуально работать надо... А бригадные методы, да еще такие, какие применяет товарищ...
- Он миллионером захотел стать, - не удержался Дунаянц. - У Стрелкова как раз тысячи не хватает.
- Пусть, - остановил его Кузьма Ильич. - Пусть лепит. Послушаем.
Эти реплики очень подбодрили Степана Степановича.
"Значит, они просто выжидали. Значит, все нормально".
- Насчет индивидуальной работы,-снова возразил главный экономист, - так называемого шефства, этот вопрос у нас возникал и разбирался не раз, правда до вашего прихода на завод...
- Но вот вам конкретный случай. Факт,-прервал Песляк.-Давайте опираться на факты... Впрочем, извините. Это пока что мое мнение. Пусть выскажутся другие товарищи.
Слово взял Сережа Дегтярев. Степан Степанович успокоился.
"Этот развеет. Чистый парень".
- Вот так получается,-как-то сбивчиво и поспешно начал Сережа. - Есть в бригаде товарища Стрелкова Николай Шамин. Не из легких. Но вместо того, чтобы как-то разумно подействовать, товарищ Стрелков посадил его у станка, тот ничего не делает, а деньги получает. Я лично считаю-это плохой метод воспитания, потому что он на других действует отрицательно.
- Неправда это,-негромко прервала Ганна.
- Ганна Тимофеевна, - Песляк тяжело вышел изза стола, приблизился к Ганне, что должно было означать: "Мы вам сочувствуем. Вы уж не волнуйтесь понапрасну".
- Так действительно неправда!-вскочил Дунаянц. - Это как раз положительно подействовало и на бригаду, и на других...
- Послушаем, послушаем. - Кузьма Ильич усадил Дунаянца на место.
Песляк молча прошел к столу, молча сел на свое место.
- Товарищи, - проговорил он очень тихо, так что нужно было напрягаться, чтобы услышать его слова. - Дело принципиальное, речь идет о воспитании молодежи, о нашей смене, о методах... И тут надо подняться над личным.
- Вот именно! - крикнул Дунаянц.
Песляк встал. Он стоял над всеми такой массивный, видный, с благородной сединой на висках.
- У нас партком, товарищи... Товарищ Хорошевский, вы желаете высказаться?
Хорошевский поднялся, быстро достал из папки бумаги.
- Только что ко мне поступило два заявления от молодых рабочих,-сказал он.-Хочу подчеркнуть, непосредственно ко мне, как видно, молодые люди побоялись подавать их по инстанции. Это, конечно, небольшое нарушение, но суть не в этом. Зачитываю: