А она оставляла его. Снова и снова. И всегда наивно – и, пожалуй, самоуверенно, – считала, что он примет её обратно. И теперь настал момент, когда он не готов это сделать. Есть ли у Мари какое-то право его винить?
Нет. Винить она может только себя.
– О… – Мари смаргивает слёзы и старается сдержать дрожь в голосе, но нихрена не выходит. – Окей, Джейк. Если ты хочешь этого, я просто… Лучше я… Вот блядь.
Она до последнего пытается сдержать истерику, но ничего не получается. Слёзы текут из глаз сплошным потоком, а от рыданий из лёгких выходит весь воздух – или это от того, что он сейчас сказал? За эти слёзы Марикета ненавидит себя почти так же сильно, как за то, что сама разрушила всё между ними.
– Принцесса, не надо.
Из-за пелены воды и соли перед глазами Мари не видит лица Джейка, и то, что он называет её «Принцессой», вдруг даёт ей надежду – если бы только его голос не звучал так устало и… безразлично.
Он протягивает ладони к её лицу, стирает слёзы, бегущие по щекам, и по телу Мари проходит дрожь, дыхание перехватывает – прежде, чем понимает, что делает, она подаётся вперёд и целует Джейка так, будто пытается уговорить остаться. Будто снова старается дать какие-то обещания. А внутри всё разорвано на части, словно каждую кость в теле сломали.
И, слава всем богам на свете, он отвечает на её поцелуй. Зарывается пальцами в её волосы, притягивает к себе, его сухие губы жёстко прижимаются к её. И ничто не налаживается – этот поцелуй словно высасывает из неё остатки надежды на то, что он сейчас не уйдёт. Ощущение того, что ей раздробило все кости, только усиливается.
И даже то, что её халат оказывается на полу вместе с его одеждой, не приносит никакого утешения.
Всё происходит так, будто он действительно прощается. Будто запоминает её. Мари же кажется, что её тело принадлежит не ей – она не может перестать плакать, когда он берёт её лицо в ладони, когда входит в неё, и это так же желанно и горячо, как всегда, но расходится с её эмоциями. Ритм его движений – неторопливый, так непохожий на всё, что было между ними до этого – отдаётся сладостью в теле, и каждую мышцу сводит напряжением, когда она прижимается к Джейку. Он ловит губами стон её удовлетворения, ни на мгновение не закрывая глаза и не сводя с неё внимательного взгляда, прежде чем последовать за ней.
А потом – Мари даже не успевает перевести дыхание – Джейк встаёт и поворачивается к ней.
– Я… Я ухожу, Марикета. Если не уйду сейчас, это никогда не кончится.
Мари прокусывает губу до крови, наблюдая, как он одевается – ей хочется закричать, что она не хочет, чтобы что-то заканчивалось, хочется, в конце концов, умолять его остаться, но она чувствует, что не в праве просить его о понимании. Больше нет.
Поэтому она молча кивает, беззвучно умоляя саму себя не разрыдаться пуще прежнего – по крайней мере, пока он не уйдёт. И дело тут не в гордости – о какой гордости вообще может идти речь? – ей просто не хочется, чтобы он видел её такой разбитой. Мари знает, что обязана отпустить его. И что это будет самым честным поступком по отношению к нему. По крайней мере, куда честнее, чем всё, что она делала до этого.
И звук, с которым за ним захлопывается дверь, добивает её. Мари утыкается лицом в подушку, закусывает наволочку, чтобы не орать, но это мало помогает.
Ничто вообще не помогает.
Она теряет счёт времени, иногда на короткое время успокаиваясь и снова впадая в истерику. Пять лет назад Марикета оставила его, надеясь, что у него будет возможность жить нормальной жизнью. Но только отобрала у него эти годы. И да, теперь это правильно. Для того, чтобы он научился жить без неё, нужно позволить ему уйти. Марикета действительно согласна с этим… Но это совершенно не исцеляет рану в её груди. Совершенно не облегчает боль. И она ненавидит себя за это – за собственный эгоизм, за то, что не готова отпускать, за то, что виновата во всём сама. Было бы проще ненавидеть кого-то другого, но попросту больше некого.
В конце концов, когда над Ла-Уэртой заходится рассвет, она подходит к окну – и видит, как в утренних сумерках взлетает самолёт.
И она ничего не может ответить, когда спустя несколько часов Мишель заходит в её комнату и спрашивает, почему Джейк улетел.
========== 20: normal ==========
I’d climb every mountain and swim every ocean,
just to be with you and fix what I’ve broken
По прошествии двух месяцев, проведённых на Ла-Уэрте, Марикета думает, что её жизнь не так уж и плоха. Первая неделя была по-настоящему тяжёлой – когда она отказывалась есть, выходить из комнаты и разговаривать с кем-либо.
На второй день после того, как он улетел, она налакалась его любимым виски и попробовала ему позвонить. Трубку никто не взял. А телефон ей принесла Эстелла – тот самый телефон, который она отдала ему, прежде чем коснуться телепорта.
После ещё одной попытки ему позвонить – уже на четвёртый день, но в том же состоянии – она выбросила телефон из окна.
На седьмой день Марикета вышла из комнаты, потому что опустошила бар. И попала аккурат к возвращению Алистера с Грейс, которые вместе с Зарой и Крэйгом с удовольствием сообщили ей, что решили проблему Блэр Холл.
Тогда Мари с трудом понимала, что именно они сделали – потом уже вникла в детали. Зара взломала вообще всё, что можно было взломать в подпольной лаборатории в Колубмии. Запустила с десяток вирусов, уничтоживших абсолютно все данные об исследованиях, и позаботилась о том, чтобы эти данные никуда не просочились. Существовала опасность, что есть копии на сменных носителях, но на компанию миссис Холл внезапно посыпались иски со стороны «Rourke Industries» – Алистер нашёл лазейку в договорах о сотрудничестве. И правительство Колумбии вдруг заинтересовалось деятельностью Блэр в Колумбии… В общем, по словам Грейс выходило, что её мать теперь нескоро выберется из судов – неустойки за нарушение соглашений с Эвереттом Рурком были прописаны просто колоссальные, и Грейс верила, что Блэр вряд ли оправится от этого удара.
Но прошло какое-то время, прежде чем Мари поняла: тот факт, что Зара сумела удалённо запустить протокол самоуничтожения в колумбийской лаборатории, так что им осталось только забрать с руин кристалл (хранящийся теперь в обсерватории Ла-Уэрты), фактически позволил им решить проблему с Блэр бескровно. А в тот момент, когда она обо всём узнала, Мари была готова возненавидеть и Зару, и Крэйга, и Грейс, и Алистера… И всех остальных до кучи. Помимо пустого бара в тот день её вывела из комнаты жажда деятельности. Необходимость заняться хоть чем-то, лишь бы не сойти с ума. Она действительно рассчитывала на открытое противостояние с Блэр. Ей казалось, что это было бы очень хорошим способом отвлечься.
Она пополнила запасы алкоголя, сухо извинилась перед Куинн за то, что из-за Мари заботы о Снежке вновь легли на её плечи, и снова закрылась в своей комнате.
На следующий день к ней пришла Грейс.
– Я хочу тебе кое-что предложить, – сказала она, хотя Мари всеми силами давала ей понять, что вообще не хочет с ней разговаривать. – Ты уже думала, что будешь делать дальше?
«Сопьюсь», – хотела ответить Мари.
– Извини, что напоминаю, – Грейс закатила глаза, будто могла слышать её мысли, – но у тебя нет ни работы, ни образования, ни средств к существованию. Ты ведь знаешь об этом?
Если Мари должна была почувствовать себя виноватой за то, что живёт фактически под её, Грейс, крышей и уничтожает весь найденный алкоголь в их с Алистером отеле, то ничего не получилось. Ей было плевать. Даже если бы ей сказали вплавь убираться с острова, она бы этого не сделала. Ей реально просто некуда было идти. Ну, может, к Диего в Элистель, но это был так себе вариант – там бы никто не дал ей побыть одной.
– И я подумала, – продолжила Грейс, – сейчас нам предстоит организовывать свадьбу Эмили и Раджа здесь, в отеле. Имоджен прекрасно справляется с системой безопасности, но тут нужна живая рука. Я давно думала нанять управляющего, но это предполагает определённую власть, которую мы не можем доверить чужому человеку. И я хотела предложить тебе эту должность.
– Я ничерта не смыслю в управлении отелями, – первые слова, которые Мари вообще сказала с того момента, как Грейс зашла в её комнату.