Учитывая, что в доме раньше водились ведьмы и Ясен, я бы не стала пользоваться имеющейся метлой, но Мар благосклонно позволил сыну ликвидировать последствия, взглядом остановив Дару, приподнявшуюся ему на помощь.
— Хоббитянки с тряпками и тазиками были бы надежнее, — шепотом поделилась я.
— Дело не в конечном итоге уборки, а в процессе и осознании, что за каждый свой косяк отвечаешь сам.
— Ты поэтому меня все время капать заставлял?
— О, не только, в основном мне нравилось смотреть на твой… твою… нравилось на тебя смотреть.
Хоть мы и шептались, как два татя в переулке, Дара хихикнула и все же пошла помочь Рикорду, воюющему с метлой. У него рук не хватало держать метлу, совок и одновременно сметать в него мусор. А я вспомнила, что пришла орать и возмущаться, но желания уже не было. От обиды и раздражения осталась только досада.
Холин так и не бросил своих попыток управлять моей жизнью. И не бросит. Так он понимает заботу. Хотя, если судить объективно, из всех знакомых мне представителей семьи, Марек самый… человечный, пусть даже ба Лукреция всегда относилась к нему с подозрением. Она ко всем темным с подозрением относилась, включая мою совсем не идеальную мать. Я долго не могла отпустить и перестать осуждать ее и отца, пока отец не сказал, что я сама знаю, как это — любить невозможное.
Не только положительное и приятное делает нас теми, кто мы есть, неприятное и отрицательное тоже, хотя и это, по-большому счету, слишком субъективно. Мы как сложная магическая система со множеством импульсов и противовесов. Кому-то удается оставаться в равновесии и находить баланс, кого-то опрокидывает.
Мое невозможное, камертоном уловив настроение, позволил мне спрятаться. И это тоже — забота. Я прячусь, он находит. И наоборот. Сейчас — моя очередь, мое время.
— Отвезти?
— Я такси вызову.
— Мика…
Он продел свои пальцы сквозь мои и прижал ладонь к ладони. Стало тепло. От него и без прикосновений было тепло. Всегда. Уютная бархатная тьма с синими искрами и спиралями из золота и радуг.
— Ты мог спросить.
— Мог.
— Но не стал.
Я высвободила руку. Тепла стало меньше, но оно никуда не делось. И не денется, будем мы жить вместе или так, как сейчас. Потому что мы друг для друга то, что делает нас целыми — фокус, импульс, противовес и якорь. Динамический якорь за системой. Вне категорий.
Мар потянулся снова. Не только рукой. Но я отступила к двери, толкнула ручку, стала на порог, позвала детей, притихших посреди кухни: Дара впереди, Лайм на полшага позади, но так, чтобы в одно мгновение оказаться между ней и возможной угрозой.
— Идемте.
— Иди сюда, — вкрадчиво с пришептыванием, но довольно громко произнесла книга. — Иди сюда, крыска…
Мы с Холином дернулись. Резонанс, шкрябнувший по струнам сути, был как сквозняк с улицы. Обмурашил щиколотки, заставил поежится. Дорожка света сбежала с крыльца далеко за калитку. Освещенная кое-как, почти темная Звонца тонула в сумраке, но тень от фонтана была на прежнем месте, нагло рассекая тянущийся от дома свет. До тени свет есть, после — уже нет.
Я спустилась с крыльца, следом дети и Мар.
— Я отвезу, — категорично заявил он и скрылся за домом.
Спустя минуту у ограды урчал “мартон астин”. Мар вышел, жестом загнал детей на заднее сиденье, сбегал в дом, вернулся со старым портфелем, который сунул мне в руки.
— Все там. Мне вернули оригинал, когда работа прошла аттестацию.
Ладно, в бездну все, в конце концов я это начала, мне и заканчивать. Денег опять же потратила. Откажусь сейчас, еще пять лет гулю под хвост. Так и буду это самое тем самым крутить и по кладбищам козой скакать.
Села в мобиль, шлепнула портфель на пол между коленок. Брякнуло. Или это Мар связкой с отпирающими амулетами, ключом от дома матери и активатором хода?
9
Почувствовав беспокойство сквозь сон, да еще Копать за ногу прихватил, Лайм, вскочив, первым делом проверил комнату сестры. Дара сидела на постели в пятне лунного света из окна и перебирала крупные бусины на нитке. Беспокойство никуда не делось, тянуло вниз, в кабинет. Кот возился в коридоре. Судя по звукам — драл ковер.
Шкряб-шкряб-шкряб. Тишина. Шкряб-шкряб-шкряб. Тишина. Шкряб.
— Три, — сказала Дара.
— Четыре, — машинально добавил Лайм, остановившись напротив.
Попавшие в лужу света босые пальцы казались чересчур голыми, и он поджал их обратно в темноту. Сестра приподняла брови.
— Ты в последнее время часто бромочешь вслух: “Три-четыре”, — пояснил Лайм.