– Да что ты?
– Я теперь ничего не боюсь. Ботинки изорвутся – босиком похожу.
Мечтают. Радуют друг друга хорошими разговорами, а в комнате у порога – товарищ с широким мандатом.
– Это комната номер четыре?
– Да.
– Очень приятно.
С нынешнего дня она принадлежит ему. Бегает дед по мандату непонимающими глазами, дружески говорит:
– Недоразумение, товарищ: я живу в этой комнате полтора года. Жену из нее схоронил…
И товарищ дружески говорит:
– Но у меня же мандат. Вы видите, у меня – мандат.
Дед на дыбы.
– Помилуйте, я – писатель! Я не могу оставаться без комнаты.
Товарищ улыбается.
– Что значит – писатель, когда я сам лицо уполномоченное? Идите в жилищный отдел.
Дед смотрит на Бегунка.
– Что делать?
Бегунок презрительно отворачивается.
– Сходим. Дорогу мы знаем.
А сердце колотит тревогу: быть беде!..
Сегодня переселение в землю Ханаанскую. Аленка укладывает кукол в сундучок, дед чеботарит. В одной руке – шило, в другой – иголка с белой ниткой. На коленях – старая резиновая калоша с оторванной подметкой. Над нуждой смеется старик.
– Аленушка, дай мне новые нитки.
– Папа, ведь у нас нет их!
– Разве все вышли?
– Давно.
– A-а, ну ладно… Я старыми починю… они думают – напугали меня. Я и в скворешнице проживу. Я, милые мои, не это видел… Опоздали немножко пугать-то. Все равно, солнышко не покинет нас. Натопит пожарче свою печку и скажет: «Грейтесь, ребята бездомные!» Фу ты, леший ее закусай! Опять ничего не выходит. Аленка, нет ли бечевки у нас?
– Зачем тебе?
– Как зачем? Не выходит у меня ничего. Резина рвется, нитки рвутся, а мастер я – вятский.
– Это какой, папа, вятский?
– Ну, очень хороший. Была одна дыра, стало четыре. Вот какой я мастер! Поищи, дочка, мы лучше бечевками свяжем ее…
– Папа, дай я кольну разок.
– Или умеешь?
– Я недавно платье чинила себе – хорошо вышло.
На лбу у Аленки русый хохолок. Стоит в фартуке, руки в боки. Черные смородинки налиты хозяйской заботой. Мать… Вылитая мать! Теплый свет в глазах, хорошая подкупающая улыбка. Волной нахлынули воспоминания, растревожили, растравили. Выронил дед резиновую калошу из рук, наливаются скорбью морщинки.
– Эх, Аленка, Аленка! За тебя сердце болит.
Приходит Бегунок. Лицо веселое.
– Скоро в Крым поедем, дедок?
– Сейчас поедем. Аленка, готова ты?
– Я давно готова, папа.
– Ну, я тоже готов. Милый друг, заверни-ка Шекспира. Помогай! А чернильницу положи в карман себе. За кроватью мы после придем. Эх, чугунок еще остался. Аленка, ложку-то подбери! Беда с этим имуществом.
Бегунок утешает:
– Вы, дедок, не тужите. Правда, комната у меня маленькая, тесно нам будет. Ну, зато вместе. Устроим коммуну писательскую…
– Верю.
Дед надевает двое чулок, старые резиновые калоши с привязанными подметками.
– Батюшки мои, багажу-то сколько! На извозчике не увезешь.
Бегунок у дверей держит Аленкин сундучок с куклами, мешочек с посудой, рваный чемоданчик с дедовыми рукописями. Сам дед прижимает Шекспира под мышкой. Аленка от нетерпения прыгает: на улицу хочется. Всю зиму просидела запертой царевной в разбойничьем терему. Из дверей выскакивает первая. Глаза разбегаются.
– Папа, папа, гляди-ка!
А нога в луже торчит по самую щиколотку.
– Па-а-па!
Дед вышагивает позади с белой расчесанной бородой. Рыжее писательское пальто, нитками перевязанные калоши на ногах делают его неузнаваемым среди уличной толпы. Ноздри раздуваются, в глазах – вызов.
– Тронь, кому надо, узнаешь, кто я!..
А солнышко – прямо в лицо старику:
– Милости просим, бродяги бездомные! Милости просим!
Бегунок дергает за рукав.
– Дед, калоша-то развязалась…
– Калоша-то? А мы ее опять привяжем.
Кладет Шекспира на ближнее крылечко, ставит ногу на ступеньку, долго пыхтит над калошей.
– Мы ее вот как перетянем, она и не будет дурачиться…
Смеются ребятишки над дедовым ремеслом, смеется солнышко с высокого неба, смеются Бегунок с Аленкой, но веселее всех самому деду. Топает перевязанной калошей по мокрому тротуару, лукаво подмигивает.
– Вы, ребята, не смейтесь! Мы еще поживем. А уж рассказ напишем, так напишем. Прелесть!
Иван Макаров
Мучительный выбор Ивана Макарова
Из книги «Заметки читателя»
Маргарита Смирнова в предисловии к вышедшей в 1970 году книге «Черная шаль» пишет об авторе собранных в ней произведений: «В биографии Ивана Макарова пока еще много белых пятен». Однако сегодня можно, пожалуй, констатировать, что в своего рода «белое пятно» превратилось для нас и само творчество этого писателя…