А вот Стас (здесь), напротив, ожил и стал оглядываться: из марева иллюзорности перед ним выступила болотная роскошь какой-то сокровенной vip-сауны при элитарном борделе; далее Стас ещё более ожил и стал ощущать свое обновленное и подлеченное тело (где-то посреди недавнего беспамятства хорошо промятое гениальным массажистом).
Тело, ставшее вполне послушным; но – оказавшееся немного отделённым. Обретшее свою собственную (вот и на Яну глаза сами по себе избегали глядеть) жизнь. Стас (поначалу) счёл эту персинификацию негаданной силой: каждое человеческое качество становилось Стихией – а сам он стал многообразен и повсеместен; но – ими (двумя) подчёркнуто брезговали.
Лакеи и холуи смотрели – как сквозь пустоту. Великая Блудница (словно царевна-лягушка посреди обмелевшего болота) этого не замечала и была неподвижна как пламя; она откинула голову, опустила веки, молчала; но – лишь до тех пор, пока он не расслышал произнесенное то ли вслух, то ли молча:
– Итак, ты «никто». Стало быть, ты пришел «ниоткуда». Это большая претензия, может быть, много большая тебя.
– Нет, – так же молча откликнулся он. – Я из Санкт-Петербурга.
Она – словно бы и движения не сделав, кивнула. Он ничему не удивился. Он даже словно бы не дышал; но – она была ему Стихией Воздуха: она стала его расспрашивать. Не скрывая живого интереса к заветному городу. И он отвечал ей – ибо не мог не ответить.
Потом – негаданно отвлекшись на полуслове, она сделала властный жест. Тотчас лакей, извивавшийся мимо, споткнулся; но – (почти) тотчас выпрямился: эти двое голых (в каких-то набедренных лоскутах) были незваными гостями, не из важных и известных потаскунов и потаскух.
Потому – лакей засеменил дальше по своим почти государственной важности делам. Она подняла голову. Ресницы ее взлетели. Стас попросил:
– Позволь мне.
– Нет.
На этот раз пощёчина, им полученная, оказалась (или – ему так показалось) публичной. Тогда он захотел объясниться (сразу и навсегда); но – здесь и его послушный (как и давешний лакей) голос вдруг споткнулся.
Она сама позвала лакея. Вновь безуспешно. И тогда Стас решил перешагнуть через её запрет; Стас решил, что он (хоть что-то) решил – в то время, когда Стихии существуют вне решений. Тогда она его одёрнула:
– Я просила не говорить слова и не задавать вопросы, – говорила она вслух, о лакее даже не думая; впрочем, почти не думая и о Стасе.
– Хорошо, – он кивнул (или крикнул) и с усилием изобразил на лице отвлеченность (или – протиснул свое лицо в безразличие, причем не слишком успешно); отныне и навсегда (ровно настолько, насколько это слово им постигнуто) до окончания мною уже описанных событий говорить он с ней будет только так.
А именно: подчеркивая свою человечность. То есть – в полный голос именуя себя и других; казалось, ей было все равно! Он взглянул на часы. Была поздняя ночь. Эта ночь окажется долгой и продлится три (или шесть) бесконечных (до очередного псевдо-воскресения) лет.
Она его поняла сразу. Она ничего не сказала («если надо объяснять, то не надо объяснять»); но – она прервала происходящее, хотя: происходила почти притча (сколько бы не относился с почтением к сиюминутности), разве что – уже ставшая почти бесполезной.
Потому – она тоже заговорила, причём – даже не жестом или взглядом (и даже не мыслью): само пространство слегка усмехнулось, сгустились алхимические субстанции – и рядом с ними (гомункулом, а не Великим Деланием) материализовался лакей.
– С чего изволите начать свой отдых?
– Со «всего», конечно же; но – начнем с бокала (вашей) вины.
Услышано, конечно, было (всеми) правильно – вина; но – тему вины и вина Великая Блудница соизволила развить: ничуть не промедлив, она назвала год урожая. И, конечно, страну произрастания. И даже определенный участок хорошо знакомого ей виноградника; назвала она и имена тех девушек, что давили ножками (танцуя) спелые ягоды.
Лакею стало холодно. Грушевидное его лицо было очень значительным (на деле она – чтобы сразу и без обиняков) призвала к себе самого владельца борделя, и тот вынужден был – хотя и пребывал в значительном отдалении – объявиться); и вот теперь пухлые его щеки оказались вдруг втянуты, и на кончике хрящеватого носа образовалась капля влаги (той самой выдавленной вины); странно, влага сия (посреди лютого Космоса) даже не замерзала.
– Хорошо, – согласилась с ним женщина. – Позабудем сегодня о привычном.