Лакей вздрогнул (внутренне); внешне неуверенно изобразил готовность.
– У вас есть скверный позднесоветский (из подворотен и для бродяг) портвейн? Нет? Придется найти, моему спутнику он окажется кстати. Ведь отныне он станет доподлинным маргиналом и (как и любой подлинный маргинал) будет из человечества выброшен. Принесите в пакете (целлофановом, времён позднего СССР); возьмём на вынос (с чёрного хода, как в СССР).
Глядя, как удирает лакей, Стас почти рассмеялся, хотя – за секунду до этого был раздражен; странно, отчего-то ему показалось, что он сам(!) прищемил лакею нос: ему даже захотелось ополоснуть слюнявые пальцы; но – тут женщина к нему обернулась.
Коснулась его колена. Пальцами своими, чистыми и тонкими.
– Мы будем пить скверный портвейн?
– Разумеется.
Он, конечно, всего лишь хотел кивнуть; но – слова произнеслись (или – произошли как во дни Творения) сами собой; а он – становился почти собой, весь погрузившийся в ее прикосновение (как в родное с детства озеро); но – руку она тотчас убрала.
Его (настоящее) послушание началось не с близости: они одновременно встали и пошли (как египтяне – почти нагие); пришлось растерянному лакею против съежившейся воли своей распахнуть-таки перед ними двери; она обернулась – лакей сразу же перекинулся в соляной столб.
Она бросила к подножью столба смятую зелень несчетных сотенных купюр.
– Это вам всем. Здешним лотовым женам (ха-ха!) тоже не забудь отсыпать горстку, – и опять раскололась надвое ночь. Опять визжала на поворотах deus ex macina; но! Уже другая, то есть гораздо роскошней.
Так и примчались они, мужчина и женщина, к воротам в несуществующем (но более чем настоящем) заборе; несуществующий этот забор собою скрывал еще более уединенный особняк. Крепкие ворота (тоже как бы несуществующие) настежь и навсегда перед ними двумя (так ему виделось) распахнулись.
– Сегодня между нами не будет любви. – вслух сказала она и прошла в дом, и оттуда (уже мельком и почти вслух) к нему обернулась. – Завтра, быть может.
Он не ответил, дыхание его перехватило. Сердце его каменело, замерев в самом первом биении. Да и сам он каменел: был себе вместо хлеба – как в ладони самой первой своей реинкарнации.
И еще сказала она:
– Ну что же ты ждешь? Идём, тебе нужен отдых. Во имя невозможного, что (быть может) возможно.
И опять он ничего не смог ответить; но – послушно пошел за ней в дом. Поскольку уже не мог не пойти. И канули в «никуда и в ничто» еще целые сутки – что для живущих вне временности и вне бессмертия годы и даже вечность?
А потом – наступила ночь. И эта женщина (что казалась и грядущею негой, и забвением ненастоящего внешнего мира), пришла за ним; он не смел надеяться, чтобы пришла – к нему; но – серый сказочный волк-автомобиль (опять иной – какой-то из ближайшего к ним бешеного «новорусского» будущего) нетерпеливо ожидал их; и опять она села за руль.
Опять они отправились в горы. Отправились собирать урожай. Тех зерен гнева, что были Яной посеяны даже и не вчера.
И снова был бассейн. Были два шезлонга. Были на бедрах два отреза грубой материи; но – теперь для них всюду сам-собой звучал «сезам» (отяжеляя пространство), а лакеи стелились; изображая проворство.
Материя – торжествовала. Ничем не напоминая (и ничем не оглупляя) ликование золота; но – материя торжествовала! Перед ними раскинулся столик-самобранка, на котором при малейшем движении (даже) стасовой брови возникало всё самое деликатное: яства, напитки или даже инструменты для (захотелось ему съерничать – а она лишь блеснула глазами) садомазохизма.
Материя – торжествовала. Её реальность, существо само по себе разумное и бессмертное, сейчас становилось (почти) одушевлено; но – всего лишь (бесконечно) становилось (не останавливаясь): ибо одушевлённое – душою чувствует (подушечками пальцев души, на ощупь).
Душа (словно бы) начинала проступать сквозь предметы и наслаждения (ими), начинала делать их – больше себя самих: вещь обретала вещность и вечность, и (даже) становилась отчасти вещей; то есть для других вещей – невидимо (но не для Стаса и Яны) продлялась за пределы себя; а ведь это были всего лишь вещи.
Но – они казались одушевлены (и подменяли собой душу). Были они восхитительны и своевременны: так они лгали! Благодаря их лжи Стас словно бы становился вещеодушевлён (от прикосновения к вещеодушевлённым предметам).
Так они предъявляли себя – эти души вещей, которых вчера здесь не было; но – сегодня они явились и могли обернуться подлинным сошествием с вершины ума. Далее предстояла тенистая долина, далее – секунда сверх-жизни (стоила ли она смерти?); и эта бесконечная секунда (бессмертия) – словно бы пришла именно за ним.