Отсюда – желание искусить Перволюдей, извратить их мотивации; а коли не выйдет – изолгать их свершения перед смертными толпами (даже сейчас, на дворцовой площади Урука) – всё потому, что нет у их маленького бессмертия никакого начала.
Вот по такой тонкой грани протанцевали сейчас Царь и Зверь; но – недолго они танцевали (и «это» – тоже было хорошо); а так же несказанно хорошо было то, что жёны Урука стали петь дифирамбы Дионису.
Но никакого решения в этом танце бытия не было, была лишь фиксация.
Да (и «это» – тоже было хорошо), боги Урука смешались с толпой; да (и «это» – тоже было хорошо), расширилась у каждого человека в толпе грудь для вдоха (словно бы общая грудь толпы); да (и «это» – тоже было хорошо), царями в каждой малой своей корпускуле ощутила себя толпа (и единым царём – как ветхою церковью – себя ощутила)!
Нам известны такие истории: перед нами толпа самозванцев – лжедмитрии I–II–III–IV и так далее; а где же великолепная Марина Мнишек, что в каждом из этих само(на)званцев признает царя?
Так где же (сама) блудница и жрица? Вот она.
Стояла она меж толпы, причём – даже не в первых рядах; толпа, словно рыба в корзине, плескалась и давила друг друга; но – её сторонились! Её, приручившую Зверя и переткавшую его плоть во плоть человека; её (побудившую Зверя биться с Царем) сторонились.
Потому – не досягали её ни душная вонь от множества потных тел, ни их руки и локти, ни чресла или даже глаза; как вышла она из дворца, так и осталась (почти замерев) – пусть не в первых рядах; но – всегда и во всём (где бы ни была) она в малейших движениях видела совершившийся танец Зверя с Царем.
Так смотрела она на зарождение искусства! На самоопределения (в искусстве) – как великого искушения (самооправдания); но – при этом она ещё и почти не дышала: как будто само ее дыхание оказалось связано по рукам и ногам (или могло бы связать её по рукам и ногам)!
А потом – пришёл за ней ее ветер пустыни и преобразил ее. Её губы тотчас обметало внутренним пламенем; далее – распахнулись её очи: она увидела и ветхую церковь толпы, и таинство вселенского искуса – в танце Зверя с Царём.
Ей могло показаться (значит – должно показаться), что этим допотопными эгоистичным служением можно вывести Первочеловека из мёртвых; но – это была чистая ложь бытия (и она это знала).
И тогда Лилит закричала.
Пылало над всеми Черное Солнце; но – никто не видел его. Стонала Гея-земля, матерь Перволюдей; но – никто не хотел ее слышать. Смерть таилась в толпе и питалась толпою; но – жрецы и царские воины усмирили толпу. А что до гортанного (и могшего горы сдвигать) крика Лилит – так его никто не услышал.
Когда (даже) Адам-Гильгамеш – глух оказался (ибо – что царям женские вопли при родах? Должно царя занимать управления толпою и введения движений народных в русло своих царских решений; но – крик любимой услышал Орфей.
До сих пор он был очарован пространствами музы’ки (временами и нравами альфы с омегой); прокажённый и ученик музыканта – оба они словно бы умерли для внешнего материального (а на деле бесчисленно иллюзорного) мира.
Взамен – оба они (как они полагали) обрели те самые совершенство и равенство, которые возможны лишь для величайших; но – крик любимой услышав, они оба для мира проснулись.
Тогда – оба они отвернулись друг от друга (и обернулись – сквозь время): вот так в своё время и в своей преисподней оглянулся Орфей (ему должно искать совершенство); друг от друга они отвернулись; но – они (оба) её увидели.
Она была за спиной (у каждого), ибо – каждый её уводил из своего аида! Она (Великая Блудница) была и здесь, и везде; а та река Лета, которую должно переплывать (и не испить, дабы не-забыть о Лилит), давным-давно и повсюду порассыпалась дождем.
И каждый из нас (каждым своим шагом или вдохом) её переплывает.
Вновь и вновь мой Орфей, отвернувшись от бывшего Зверя и увидев её, заиграет; вновь и вновь бывший Зверь, своим взглядом от Орфея отпрянув и увидев её, заиграет; но – напомню: именно тогда (в миг почти совершившейся мировой катастрофы) спохватился очарованный музыкой ястреб и в падении своем извернулся (лишь крылом прочертив по скале).
И вот здесь – (глазами Орфея) царь взглянул на Лилит: никакая толпа не возмогла (бы) её заслонить: царь отвлёкся от смертного боя; но – даже такое невнимание царя мог бы (сам) Энкиду не заметить! Одна персона (корпускула корпускул или даже звёздная пыль) не могла (не) заметить от себя отвлечения.
Потом – «этого» никак не мог не заметить сам их смертоносный танец.