Увидел он лишь тишину и почти понял, что значит быть «никем».
Лежали посреди этой тишины пятеро мёртвых, двое изувеченных и один обеспамятовавший Олег; всё это было даже не бессмысленно, а вовсе бесполезно; но – всего «этого» как бы не было (и не будет) вовсе.
Потому – рыжебородому (на миг) показалось, что и он всё ещё человек; потому – он протянул руку, чтобы пальцами коснуться шеи Стаса (ещё раз совершенно бессмысленно удостоверяясь в его гибели); но – на что-то он, очевидно, рассчитывал (и в этом «чём-то» очень просчитался).
Стас уже был далеко! Стас снова спускался в бездну, в которой уже провел первые сутки своей завтрашней жизни.
Он снова спускался в бездну. Квартира, в которой он провел первые сутки своей завтрашней жизни, опять открывалась перед ним (всё таким же) – всё такими же своими истерической инфернальность и (почти обоснованной) гордыней.
А так же всей своей нищетой, в которой было немного духа и много плоти.
– Кто это? – хмельной человек, отворивший Стасу дверь (и сразу же ставший для него привратником) и сразу же (как привратнику и положено – ни слова не говоря) проводивший его к застолью, только теперь потребовал разъяснений; но – до того совершивший ряд символических телодвижений.
За миг до этого Стаса обогнувший, подошедший к своему месту на «тайной трапезе» и (только подле скудных яств) на Стаса уставившийся; глаза его, впрочем, были как у Цербера.
В предыдущей жизни (Стаса и нашей) я не озаботился его описанием; но – сам по себе ревнивец (если даже лишить его роли в предстоящей теодицее) был вполне приметен: выше среднего роста и возрастом много больше сорока, телосложением он был он был тощ и с яйцеобразною головой, которую хорошо украшала сияющая лысина.
Сам по себе (если его не лишать принадлежащей ему по праву роли в предстоящей теодицее) являлся он «бывшим» художником; на его несколько аллергическом лице особо выделялись карие глаза с дивной чистотой взгляда: выглядел он как русская борзая с немного свалявшейся шерстью.
То есть – телосложением (и вычитанием из тела души) был он хрупок (до исчезновения); но – в душевных (и телесных) движениях очень проявлял недюжинную решительность.
– Погоди-погоди! Натали! – обратился он к сидевшей рядом с ним женщине (так восполнился ещё один пробел прошлой жизни: имя женщины). – Натали, ведь я нашего гостя где-то встречал.
Стас – почти насторожился. Художник напряжения не ощутил. Он лишь пришлёпывал пухлыми губами, он вспоминал и вспомнил:
– Да, с ним была дивная женщина! Они проходили мимо. Я встретил эту пару на Вознесенском проспекте и предложил мне позировать.
– И ему – тоже? – могла бы заметить хозяйка застолья (это она сидела рядом с памятливым говоруном); но – лишь безразлично прокомментировала:
– И прекрасная модель, разумеется, тебе отказала, – хозяйка могла бы добавить: во всём; но – это был бы перебор (даже для дружеской шутки).
Потому хозяйка разговор перевела:
– Потом, когда это ты отыскал в себе дар портретиста? Ты ведь замечательный пейзажист.
Бывший художник (как оказалось, изобразитель перспектив природы) – как не слышал:
– Да, я испытал к ней влечение художника, если вы все способны это понять. Её непередаваемый облик – казалось, он мог быть преображен и мог обрести другую природу (вот как слово в стихе)! Особая женщина.
Здесь говорун негаданно подавился (а у Стаса измени лось лицо); говорун сказал «особая» – вместо «особенная»; казалось бы – ничего не значащая подмена природ (такая же, как если «настоящее» – одновременно заместить «прошлым» и «будущим»); но – нищета смыслов (в толпе помыслов) не бесконечна.
– Простите, – сказал, отдышавшись, художник и опять потребовал у хозяйки:
– Но всё же, Наталия (которая – всего лишь почти Гончарова и никогда – Грушенька или Настасья Филипповна), изволь с нами объясниться.
На эту сентенцию хозяйка (Стас посчитал бы её Хозяйкой Медной Горы, если бы не полагал её плоть дряблой) согласно кивнула:
– Да, случайные люди до сих пор были у нас редки, сам понимаешь; и этот «новый» человек здесь гость, причём – не пустым случаем объявился, – она сидела рядом со Стасом (а встречала ли она его и сама ли усаживала – не суть важно, ибо всё – кажущееся); но – она уверенно улыбалась и уже положила горячую сухую ладонь свою ему на ладонь.
Она – уже склонила (или только собиралась) узкое (хотя уже несколько одутловатое) лицо ближе к его дыханию (которого почти не было); её темные (с какой-то сигаретной проседью) глаза были очень внимательны; но – она – всё сейчас успевала.