Стайка бледных подростков-гаврошей вдруг (эдак – сиреневой дымкой) вытекла из подворотни и обступила его (подобно кольцу сигаретного дыма из сопливой ноздри), принудив задержаться; причём – окруживший нас сумрак тотчас переполнился полуестественными лицами-масками.
Причём – все эти личины голосили ультиматумом-просьбою даже не об одной, а сразу о всех его сигаретах.
Показалось – дымчатый полумрак улицы (как давеча одна из солнечных теней Ильи) прямо-таки желал пополнения. Разумеется, никакой гуманитарной глупостью (или даже приходом бравых прохожих Илье на подмогу) реальность себя не отяготила; хотя – до последнего (то есть крайнего) мига прохожие вполне беззаботно увивались вокруг; как-то сразу и вдруг их не стало.
Ультиматум Ильей был отвергнут (что в свете дальнейших путеводных событий окажется разъяснено) простым пожатием плеча; подростки с готовностью принялись ухмыляться – казалось бы вполне белозубо; но!
При всём при этом – легко заменяя собой прежние толпы вечерних людей. При всём при этом – когтисто-кошачьи клубясь. То есть – гавроши принялись переминаться как бы на месте; но – на самом-то деле перетекали-приближались-кружили, совершая откровенное допотопное камлание перед первобытно-зачарованным изображением (человека даже не видели) будущей жертвы.
Обставлено всё оказывалось, как перед символичным поражением воображаемой (и наиболее желанной) дичи ритуальными копьями! Но – (реально) никаких действий камарилья так и не предприняла: знать, смысл их появления заключался не в овеществлении магической смерти.
Но и сам «псевдо-Илия» (окончательно утвердим это определение) их назойливый рой вовсе не спешил разгонять (причем – не только потому, что сие бессмысленно); напротив – поочередно окинув всю лихую компанию взглядом, он равнодушно достал из кармана нераспечатанную пачечку какого-то курева.
Сам он в быту «табачищем» брезговал. Потому – повертев бессмысленные сигареты туда-сюда в пальцах, он столь же равнодушно спрятал их обратно. Потом – задал разъяренным гаврошам вопрос.
Его интересовал некий спортивный клуб. Причём – обязательно поблизости. Причём – название клуба известно ему не было. Однако он уверенно помянул приметы заведения, разумеется, весьма скудные: внешнюю неброскость и обязательное скопление у входа иномарочных автомобилей, а так же бестрепетное посещение клуба женщинами, причем – не для суетных утех.
Подростки переглянулись, причём – даже не лицо качнулось к лицу, а ухмылка к ухмылке; причём – на их бледных и влажных зеркалах лиц стали туманиться и проясняться некие (не менее отдельные от лиц) выражения! Одно за другим, подобно калейдоскопической смене трагедийных греческих масок.
Как бы растерянность, как бы понимание и непонимание, откровенное злорадство и – сразу же демонстративное лукавство! Но как и (не) следовало ожидать, ответ был все же получен.
Кто-то самый бойкий – ещё одной переменой лица (как халдей в ресторации), то есть – подчеркнув неуместность поведения незваного гостя и неопределенность сообщаемых примет (позволявших самые привольные истолкования), скупо сквозь зубы соизволил сообщить:
– Это «Атлантида», наверное. Там еще занимаются этими новомодными восточными драками.
Остальные гавроши с ним тотчас согласились и (объясняя дорогу) наперебой зашелестели указаниями; они даже (хотя с некоторой заминкой) вызывались наглеца проводить (всею дружною группой).
Но Илья сразу же молча прошел меж них (стоявших очень плотно); а ещё – он сразу же (пока они озирались) оказался совсем-совсем далеко, и мимолетная связь Атлантиды и Востока оказалась не проясненной.
Разве что паутинки их взглядов, конечно же, прилипли к его куртке. И даже за ним потянулись (пробуя приобщиться к грядущей над пришлецо’м расправе). И кое-кто в предвкушении сдвинулся с места, сделал шаг или два.
Но Илья не обернулся; вообще – больше он нигде не задерживался и скоро с проспекта свернул (на одну из параллельных проспекту улиц), потом прошёл и далее: во двор и мимо рядами выстроившихся автомобилей – прямо к металлической двери в полуподвал. Над оными вратами скромным шедевром каллиграфии сияло неоновое имя затонувшего материка.
Разумеется, дверь оказалась не заперта. Он шагнул к ней и вошёл, и – встретила его тишина.
Которая тишина (персонифицированно) оказывалась этой дверью (персонифицированно) отделена и от гула сердечного (персонифицированного), и даже от здешнего яркого (почти что ультрафиолетового) освещения; потому что – и сама тишина оказалась повсеместна и отдельна (и – ослепительна).