Здесь она его монолог (прямиком увлекавший её в монотеизм) легко прервала; причём – безо всяких апокалиптических буйств (или еще каких проявлений её очевидного неудовольствия); и слушатель не пострадал:
– Зачем ты это мне все говоришь?
– Затем, что мой (не)бывший Учитель (как и тот, кого ищешь; как и любой из псевдо-богов и людей) непотребен (и здесь ты права); но – я переступил через него и стал свободен от любой моей смерти, – говорил он сколь возможно спокойно.
Она выказала удивление:
– Ты свободен от смертной участи ветхого Адама?
Потом она выказала безразличие:
– Да и что за слово такое: «свободен»? Среди первых имен не было этого слова! – с непоправимым презрением сказала она несомненную правду, поразив его в самое сердце.
И её оберегание собеседника (от его же собственной лжи) стало еще более яростным: бороденка монаха стала потрескивать и кучерявиться как золотое руно.
– Такова теперь суета преходящего века и, отступник, твоя?
– Не суета сие, а великий труд, – ответил монах.
Женщина на миг замедлилась, но сказала согласно:
– Неподъемный труд, неисполнимый.
– Другого нет ни для кого. Либо продать себя в бесы (иначе, боги), стать на сторону той или иной бесполезной силы, – согласно с ней продолжил монах.
– Есть ещё я, – сказала женщина.
– Но ты – одна такая. Ты вне мира, а я в миру, – сказал монах.
– В миру? – съязвила Великая Блудница.
– Да, но умер для мира.
– И что?
– Стал я свободен от любых ваших поучений и даже от смерти; и даже, о Лилит, от тебя.
Она (при произнесении имени) сделала жест – словно по ветру искры лесного пожара метнулись! Она (при произнесении имени) над собой совершила усилие – и не облеклась в призываемый облик; а потом – она этот облик от себя отстранила, осталась просто не человечески прекрасна.
Монах подавился горячим ветром и послушливо (хотя она всё ещё не повелевала) замолчал; тогда она произнесла приговор:
– Солгала я (хоть – не хочу понимать, что такое есть ложь): среди первых имен есть свобода (разве что она абсолютна и потому непостижима); а для тебя ее абсолютное имя: не быть и не существовать вовсе, быть никем.
– Нет, уже не так, – ответил монах.
На икону он не смотрел: но – икона была. Но и женщина не обратила внимания на его слова: она продолжила говорить правду
– Ты повис в мироздании. Ты (как осёл буриданов) потерялся меж двух равноправных зол. Ты просто-напросто вынужден быть неподвижным; но – ты истово хочешь при этом каким-либо чудом выскрестись (не отсюда ли ваши кресты?) из мёртвого волшебства неподвижности; ты тщишься обрести то, чего нет в буридановом мироздании осла.
Так она говорила, и он почти соглашался (поскольку она была абсолютно права); она говорила, что он отступник судьбы (а ведь это она была его судьбой: в сновидениях своих он не единожды был её мужчиной); но – она даже не поморщилась (бы) брезгливо от его помыслов.
Для нее ни в нём, в близости с ним не было низменного; но – а что нет у него ни единого шанса перекинуть себя в мир горний (где стал бы ей равным и во плоти), понимала только она!
Он – не мог (бы) в свою обречённость поверить; он словно (бы) услышал даже не сами её мысли, а изначальную её убеждённость в человеческой немощи.
– Есть у людей горнее, – сказал монах.
Она не ответила; зачем? Ее торжество ужасало. Привлекала ее красота. Он сумел остаться смиренным.
Она (даже не глядя глаза в глаза) – наблюдала за переменами в нем и тотчас (по своей воле) перестала быть ему нестерпимо желанной. Пошатнувшись от еще одной боли, он крикнул:
– Играешь со мной, как детскою куклой?
– Да, – просто сказала она: он не был для Лилит (полным) человеком. Оставался человеческою заготовкой. Той самой, что начата неудачно и которую невозможно исправить. Если не исправить сами начала (а ведь в начале было Слово).
– Да, у тебя есть душа, – сказала она.
– Ты не можешь этого делать! – возмутился он её игрой слов (для него смертельной). – Ты не можешь играть моими смыслами: ведь ты не из ребра, и у тебя нет надо мной живой власти.
– Неужели? А твой страх перед смертью и не-наслаждение им? Либо ты ищешь вечности (один синоним моего имени) и отсутствия смерти (другой синоним моего имени), либо ты видел в своих снах Еву-из-ребра; а ведь – именно «такой» опыт свидания со смертною женщиной есть опыт свидания с могилой.
Монах молчал.
– Неужели не знал? Так узнай от меня: если дочери Евы и дают всем вам псевдо-жизнь, то сама Ева – подарила лишь псевдо-смерть. Подумай, не об этом ли первые стихи Ветхого (для вас) Завета?