– Вот и ладушки! – похвалил его один из холуев золотозубого. – Теперь о смысле нашей с тобой милостивой беседы, ибо – ты по жизни не прав: здесь и сейчас – наша жизнь, и в ней тебе нет ни места, ни времени.
Холуй подождал реакции и не дождался.
– Быть бы тебе неприметным, не обратили бы; но – поведение твое насквозь вызывающее: девушку вот пугаешь непристойными жестами и (это уж наверняка) делаешь ей предложения паскудные.
Стас не ответил.
– Или нет, не делаешь? Не молчи, кукарекни что-нибудь.
Стас не ответил.
– За денежки предложения, если не ошибаюсь, – вновь уверенно вступил в беседу второй.
– Не ошибаешься, вестимо, – обрадовался первый. – Так вот, денежки твои (вместе с гордыней) мы у тебя сейчас заберем. Поэтому сейчас мы будем пить твою водку (ты, понятно, пить не будешь) и будем говорить тебе очень неприятные вещи; и ты даже не шелохнешься, и мы это оценим.
Стас не ответил.
– Правильно, – сказал ему на это первый холуй. – Мы будем говорить, а ты будешь слушать и слушаться. Потом – мы поведем тебя (и даже пальцем не тронем – всё сам!) в здешний сортир, и ты уткнешься личиком в зловонный унитаз, ну а мы сотворим с тобой непотребство.
Стас не ответил.
– Все познается в сравнении, – сказал ему на это (молчание) другой холуй. – Некоторым людям никогда высоко не подняться; но – опуститься и им возможно: ибо у нас (в нашем «здесь и сейчас») имя всем гордецам – перемены (не к лучшему).
Стас не ответил; но – вместо этого он заговорил по иному и сотворил чудо (сам не зная, что есть и у него чудеса) – то есть не языком и гортанью! Причем – сразу же на звенящей латыни (которой тоже не ведал); причем – поступая совершенно банально и именно так, как никто не должен был здесь и сейчас понимать свои поступки.
Как на века (и сквозь века) прозвучало:
– Плиний Сабрину – привет! Первое: «Если бы человеческая душа была всегда адекватна не к событиям, на которые она отзывается, а к причинам событий, то не произвела бы она на свет никакого понятия о зле и добре», – здесь же (как бы овеществляя мысль) левая рука Стаса словно перестала существовать – ибо сейчас он сам как бы стал левой рукой и перекинулся в неё.
Он – протянул «себя-руку» сквозь вязнущий (почти что рассыпающийся) воздух и взял волосы на затылке одного из жлобов, и ласково и неудержимо (сам вослед «себе-руке» немного привстав), потянул-потянул-потянул его затылок от себя (для себя) и назад (для жлоба).
Он – почувствовал сопротивление (которого и добивался), которого – дождался сквозь вязнущий в его душе воздух-вдох; которое – возникло в шейных позвонках оппонента; но! Так и не проникло сквозь его череп (не известило мозг); потом – он отступил от римских писем (другу) и смешал тексты и жанры, которые ожесточённо друг другу (у каждого жанра своё эго) сопротивлялись
Он – не стал сопротивление преодолевать. Напротив, Стас тотчас его направлению последовал. Тем самым совместив переносицу бессмысленного (даже мысли у того не успело мелькнуть) бедолаги с острым краем стола; проделав все это непотребство, он не стал извиняться, но беседу с Городом и Миром продолжил:
– Второе: «Нет для Отца невозможного, но нет и постыдного: невинность не знала стыда, и для невинности стыд был не нужен», – здесь (так и не дав пострадавшему пасть, ибо – в страдании любой прост и невинен) Стас сумел воспарить над столом, опрокидывая его на второго своего оппонента; тот уже вскакивал, вознося свою пустую голову прямо навстречу полупустой бутылке, вовремя Стасом-рукой подхваченной.
– Теперь третье: «Сотворим невозможное без пролития крови; если никакой рассудок увещеваниям не поддается (формула инквизиции), то должно его предать неумолимой светской власти (или неумолимости судьбы-смерти), дабы она положило конец его бесплодной тревоге!»
И тогда – (причём и здесь, и сейчас) прозвучал Стасу ответ (которого он никак не ждал услышать); казалось бы – сейчас Стасу следовало бы (как волнами перетекая) продолжить свой полет по-над битой посудой, причём – парить мягко, почти гуттаперчиво; причём – растянувшись параллельно земле, вытянув перед собой длинную-предлинную руку с зажатой в кулаке (образовавшейся из разбитой бутылки) «розочкой».
А ведь ответ (уже) звучал, но – Стас как не слышал! Он поспешал, он торопился: ему следовало немедля достичь золотозубого. Чтобы уже на равных (полуобняв и покалываю острием аорту) потолковать с ним и договориться; зачем ему это?