— Вот именно, — простодушно кивал он, — когда в жизни найден смысл, незачем жить.
Целыми днями он сидел перед зеркалом, разглядывая собственные зрачки, и гадал, почему бросил семью и работу. «Ездили, кому не лень», — вспоминал он жену, считавшую его неудачником, и строгое, вечно недовольное начальство. Жизнь проходила стороной, а Шляпонтох, засыпая на стуле, в который раз убеждал себя, что жить нужно жадно. Шли месяцы, мечты так и оставались несбыточными, а он, раскачиваясь на стуле, по-прежнему сверлил глазами запылившееся зеркало.
— Дырку просмотришь! — однажды взмолилось оно. — Лучше проси, чего хочешь.
Шляпонтох пожал плечами.
— Хочу, чтобы всё изменилось.
— Всё не получится: можно изменять либо себя, либо мир.
«Изменять себя — значит изменить себе», — подумал Шляпонтох, выбирая «мир».
И всё перевернулось.
«Мудрый живёт своей мудростью, а глупый — чужой глупостью», — вертелся он перед зеркалом. Но теперь над ним не смеялись, а внимательно слушали, ведь его отражали экраны телевизоров.
И Шляпонтох лил потоки банальностей, мстя за годы молчания.
Но вскоре ему надоело глумиться над миром. И он решил его изменить.
Изменить мир значило для Шляпонтоха спасти его. Но, как все спасители, начал он с обличения. «Это ли не уродливое мироздание? — разводил он руками. — Чтобы построить новое, надо разрушить старое, чтобы стать архитектором, надо побыть бульдозеристом!» Шляпонтох был убедителен, как молоток, и изворотлив, как уж. Но всё шло своим чередом, привычная инерция была сильнее его слов. «Чтобы пройти всё, нужно пройти половину, — подгонял Шляпонтох. — Нельзя понять, что такое чёрное, не видя белого».
И опять никто не трогался.
«Вам всё равно, куда вас ведут, — разочаровано махнул Иннокентий. — Вам безразлично, какой поклоняться иконе, и нет разницы, чью картину повесить — Рембранта или Шляпонтоха».
В зеркале, как во сне, умещался весь мир. Шляпонтох видел утопающие в смоге города, сожжённые войной деревни, видел миллионы глаз, прикованных к экранам, видел силу сильных и немощь слабых, видел супругов, у которых были общие дети, но разные кошельки, видел ложь, предательство, измену, видел себя, сидящего перед зеркалом, эпидемии, голод, багровую, как кровь, луну, видел горящие ненавистью глаза убийцы и другие глаза — тигра, раздирающего оленя. «Распятие на Голгофе, — думал Шляпонтох, — это извинение. Создателю сделалось стыдно за причинённые Им страдания, и Он пришёл их разделить».
А теперь мир принадлежал Богу-Шляпонтоху, и он начал кроить его на свой манер. Будто следы на песке, в его Вселенной исчезали империи и тирании, в ней прекращались войны, гибли дряхлые, изверившиеся цивилизации вместе с их кумирами, богами, представлениями о счастье, крикливыми апологетами и беспощадными критиками, на их месте расцветали новые цивилизации, в которых, однако, всё повторялось, будто в калейдоскопе. Первый век Потребления сменялся вторым веком Распятия, снующие всюду автомобили — экипажами с лошадьми, а те — парящими над головой звездолётами, бойких девушек в джинсах сменяли дамы под вуалью, но мировое древо по-прежнему поливалось слезами. Тогда Шляпонтох предоставил миру абсолютную свободу. Но и на этом пути не заслужил любви.
— Говорят, Создатель — наш отец, а, похоже, Он — отчим, — роптали недовольные. — Почему Всемогущий не даровал нам счастья?
— На то и свобода воли, — возражали им.
— А если воля в том, чтобы отказаться от свободы? — настаивали первые. — Нужна не свобода — нужно счастье!
Глаза, которыми мы смотрим на Бога, это те же глаза, которыми Бог смотрит на нас. И Шляпонтох со скукой слушал эти пустые споры о себе. «Мир — это пустой экран, на котором показывают дурное кино», — подумал он.
И ограничился тем, что переделал мир под себя.
В этом новом удобном мире его желания мгновенно исполнялись. Он имел деньги, власть, и, если раньше женщины обходили его за версту, то теперь от них не было отбоя.
— Мы эгоисты, — разглядывал он очередную избранницу, — вот ты сейчас задумываешься о том, кто рядом с тобой?
— А ты? — возвращали ему вопрос. — Ты думаешь о том, кто рядом с тобой?
— Нет, — эхом откликался Шляпонтох, — я думаю о том, кто рядом с тобой.
Однако его желания быстро иссякали, а осуществившиеся не приносили радости. И Шляпонтох, уже раскаиваясь в своем выборе, снова уселся перед зеркалом.
«Всё не существует без половины, — скривилось оно, — а половина — безо всего». «Весь мир — в голове, — по-своему перевёл его слова Шляпонтох, — изменить мир, значит, изменить себя». Теперь он всё больше понимал Бога, разделившего причинённые Им страдания, и думал, что единственная возможность для человека встать над собой — это повторить Его жертву. Только Шляпонтох решил пойти дальше — не ограничить мучения одним днем, а растянуть их на всю оставшуюся жизнь.