Он насмешливо скривился.
— Из Библии каждый у нас знал устройство мира, вы же испытываете ужас от одиночества в огромной, бездушной Вселенной и, чтобы не сойти с ума, не думаете о ней, привыкнув жить в незнании…
Переводя дыхание, он поскрёб лоб грязным ногтем.
— Мы следили за папскими буллами, вы — за биржевыми прогнозами, для нас последней инстанцией был Бог, для вас — международный трибунал…
— Можешь добавить, — вставил я, ослабляя галстук, — что вы не сомневались в священной особе короля, а мы избираем президентов, над которыми смеёмся, и аплодируем политикам, которым не доверяем.
— Вот именно, и на кой чёрт такой прогресс?
Он показал язык.
— А вот за этим! — достал я пистолет и застрелил его.
Эрик Клише. «Социологический опрос в раннем Средневековье» (2000)
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ИСТОРИИ
При багдадском дворе прославился один мутазилит.
— Что можешь ты знать об Аллахе, если не знаешь, как вывести перхоть со своей головы? — задавал он всем один и тот же вопрос.
— Об Аллахе нам известно от Пророка, — возражали ему. — О Пророке же толкуют хадисы, предания предков.
Тогда мутазилит рассказывал такую историю.
— На состязание мудрецов в Нишапуре султан Курдистана послал своего раба-суфия, мужа большого ума. Тот разгадал все предлагавшиеся загадки и в свою очередь задал свою: «Что общего у статуй с прокажёнными?» А когда его соперники смутились, ответил: «У тех и других со временем проваливаются носы». Его остроумие оценили по достоинству, присудив победу, и, пока он возвращался в Курдистан, впереди него неслись слухи. Говорили, что он всегда держит нос по ветру, может провалиться сквозь землю, так что наружу будет торчать только нос, или на сорок дней и ночей застыть неподвижно, как статуя. Передавали также, что в награду он получил столько золота, что позавидовавшие ему джинны превратили перевозивших золото верблюдов в каменные изваяния.
А султан, стоя на пороге, издали встретил его вопросом: «Слышал, у тебя проказа?»
Ибн Захир. «Китаб ан аль-кутуб[2]» (1127)
ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
Она: «Пора выгуливать Шпица. Слышишь? Отложи, наконец, газету! А ведь я предупреждала: заводить собаку в небоскрёбе — безумие. Лучше птицу — её хоть на крышу выпустишь. Ну, разве я не права? Хватит читать! Ему, видите ли, лень на лифте спуститься! Мало того, что мне жизнь сгубил, ещё и над животным издевается…»
Он (беря на руки собаку, шагает с балкона): «Ну что, Шпиц, погуляем?»
Эжен Ламурье. «Энциклопедия абсурда» (1967)
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
Согласно одной бурятской легенде Чингисхан не умер в 1227 году и не похоронен на горе Бурхан-Халдун, а уснул. Пробудившись через триста лет, он видит жалкий конец своей Империи. «О, Тэнгри! — восклицает он, воздев руки к Вечно Синему Небу. — Где мои степные бахадуры? Где их застилавшие солнце стрелы, где их трепещущие на ветру бунчуки? Где их свистящие арканы, просторные шатры и бесчисленные табуны? О, Тэнгри! Когда-то молодой удалец набирал среди кочевий людей длинной воли, чтобы резвыми скакунами вытоптать мир, как траву, и за это его прозвали Потрясателем Вселенной. Он учил, что жизнь одного бесстрашного стоит тысячи жизней трусов. Его богатыри были как серые кречеты, — теперь их кости клюют вороны, а их кривые сабли ржавеют — но не оттого, что насытились кровью. О, Тэнгри! Ты прибрало и друзей, и врагов, зачем же оставило немощного старика, который видит сны о Чингисхане?»
С тех пор Владыка Мира бродит среди сопок, и дети смеются над его седой бородой.
Эренжен Хара Мангыт. «Наследие степей» (1928)
ЧЕЛОВЕК — МЕРИЛО ВСЕГО
— Те, кому личностная история кажется куда интереснее истории Вселенной, а отдельная судьба представляется значимее мировых судеб, занимаются искусством. Те же, кому наоборот — наукой.
— По-твоему, учёные о себе не думают? Ещё как! Только и мечтают: «Вот разгадаю тайну Вселенной и — продам!»
Прот Агор. «Скептические диалоги» (II в. до н. э.)
СМЕРТЬ ПРАВОЗАЩИТНИКА
Он был добрейшей души человек. К тому же — скромник, про таких говорят: «Будет стесняться даже на собственных похоронах». К старости он увлёкся буддизмом, и ему взбрело в голову выступить в защиту насекомых. Его матрас стал рассадником клопов, которым он, ворочаясь ночами, исправно служил донором, а за печкой он устроил блошиный питомник, так что в его избе танцевали от неё подальше. Со временем его друзьями стали гусеницы, тля и вши, а сырыми вечерами он подставлял голую шею комарам, предлагая: «Нате, пейте!» Вскоре по округе поползли слухи, что тараканы из щелей залезли к нему в голову, но у правозащитника появились подражатели, обретшие смысл в спасении наших булавочных собратьев. Они пышно хоронили раздавленных каблуками козявок, боролись против привычки щёлкать мух и воротили носы от женщин, визжащих при виде пауков. Движение ширилось, а вместе с ним росла и слава его основателя. Дело дошло до того, что его пригласили на телевидение с речью об энтомологическом геноциде. Он отказался. Понадеявшись на свою известность, он думал обойтись без прессы. «Вы сами, как подкованные блохи, — съязвил он телевизионщикам, — у вас на каждый язычок приготовлен ярлычок…» В отместку те заявились к нему, принеся на подошвах сотню затоптанных букашек. Старика тут же хватил удар. Однако он остался до конца верным своему делу и перед смертью завещал соорудить себе могилу из муравейника возле пасеки, чтобы над ним кружились мохнатые шмели.