От лука у меня заслезились глаза.
— Мы что, вроде карточной колоды?
— Вот именно! При этом наши роли меняются при каждой сдаче. То ты валет, то — король, то — дама, и козыри постоянно меняются: сегодня это пики, завтра — черви, так что остаётся лишь гадать. Кажется, только что ты побил мелкую карту, прихлопнул её, как туз шестёрку, и вот уже она ударила тебя. А всё потому, что это тобой перебивают взятки, чтобы после поддать и тебя, перевернув рубашкой вверх. Бывает, игроки кропят колоду или выбрасывают под стол, распечатывая новую. А, бывает, засалят так, что не различишь мастей. Подай, пожалуйста, соль…
Я подвинул солонку.
— Эти игроки — дьявол и Бог?
— Вовсе нет! Они сидят по одну сторону.
Александр Сергеевич Кончеев. «Великое неделание. (Буддизм для домохозяек)» (1965)
ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ
Со времени нашествия галлов, когда гуси спасли Рим, в Вечном Городе раз в год устраивали праздник — по улицам проносили богато убранного гуся и распятую собаку, предки которой плохо сторожили Капитолий. Когда я слышу, что в моих страданиях повинны змея, яблоко и изгнанные из рая, то чувствую себя этой собакой, которая никак не может взять в толк, за что же её бьют.
Джузеппе Тьеполо. «Размышления о Св. Писании» (1647)
ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ
Ахилл, знавший о своей смертельной участи под Троей, без колебаний отправляется к её стенам.
«Лучшие годы пропадают!» — услышал Сенека из уст гладиатора при императоре Тиберии, который редко устраивал кровавые игры.
На вопрос телеведущего: «Вы бы приняли лишний день жизни, стоящий гибели всему миру?» девяностолетний старик всплеснул руками: «И вы ещё спрашиваете!»
Гаврила Рябоконь. «О, времена, о, нравы!» (1978)
ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДА
У одного московского писателя был друг-зануда, из тех, кто, оказавшись на небе, не заметит райских кущ. У него всё валилось из рук, бутерброд падал маслом вниз, а время, как вода, утекало меж пальцев. «Выручай, брат», — ныл он до тех пор, пока не вяли уши, и тогда его хотелось прихлопнуть первой попавшейся дверью. Терять ему было нечего, он был гол, как сокол, и, когда писатель предложил ему переселиться в свой роман, согласился. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», — сказал он, ныряя в сюжетный омут. Первое время он ещё терялся, но потом пообвык и стал требовать по утрам подогревать себе воду в бассейне, а на ужин готовить черепаховый суп. Он зажил припеваючи, но по привычке жаловался: «Я тут как кладбищенский сторож среди мертвецов…»
Очень скоро по Москве поползли слухи, что писатель устраивает судьбу, и к его подъезду потянулись очереди, пока он не переселил в свой роман всю Москву. Поначалу места в нём хватало всем, как в раю до изгнания. Москва обезлюдела, так что приди враги, они бы заняли её без боя. Но враги не пришли, опасаясь попасть в плен к чужеземному романисту. Для этого у них были соотечественники, строчащие пером, как швея иглой. Роман пух на глазах, грозя лопнуть, как мыльный пузырь. Заселив его, как адресную книгу, персонажи привычно толкались в троллейбусах, толпились на площадях, теснились в постелях. Они тащили в утопию свою мышиную возню, клопиные матрацы, превращая её ядовитыми сплетнями в серпентарий. И постепенно виртуальная жизнь прискучила москвичам не меньше их прошлых реалий. Многие стали проситься назад, возвращаясь в свои квартиры, они опять заселили Москву.
Никита Кобылянский. «Космос или хаос?» (1930)
ТЕЛО, ПОГРУЖЁННОЕ В ЖИДКОСТЬ
К старости Архимед так растолстел, что его едва носили ноги. Раз, приняв ванну, он спустил воду, но выбраться не смог — дряблые мышцы не держали тела. Тогда он задумался. «Эврика!» — воскликнул он через некоторое время. Потом опять набрал воду и, уменьшив вес, благополучно выбрался наружу.
Ион Валеску. «Новые прочтения» (1971)
ВСЁ И ЕЩЁ ПОЛОВИНА
— Всё приходит с опозданием, — сетовал Иннокентий Шляпонтох, — женщина — когда уже не нужна, счастье — в дом, из которого выбыл.
— Тебя послушать, — смеялись над ним, — так в семейных делах понимают одни разведённые, а в житейских — покойники!
Но Шляпонтох не чувствовал иронии.