А потом на её место пришла другая мысль: и пусть. Они давно уже друг другу чужие люди и никто не заставляет их видеться. Да и поводов ведь нет для этого никаких, потому что ничего их уже не связывает, а то, что могло связать намертво — ребёнок — остался лишь датой в календаре, датой, выжженной на подкорке калёным железом. Каждый год Яна покупала торт, понимая каким безумием это является, но ничего не могла с собой поделать. Она покупала торт, нужное количество свечей и всю ночь сидела на кухне, думая о том, сколько бы лет исполнилось в этот день её ребенку. Их с Андреем ребенку. Почему-то верилось, что это был бы мальчик, но и против девочки она тоже не возражала.
— Слушай, — сказал Андрей, останавливая автомобиль возле шлагбаума, — я вообще не понимаю, какого чёрта у нас с тобой происходит. Это всё дикость какая-то, меня на части рвёт, то в жар, то в холод кидает. Понимаешь? Но...
— Что? — усмехнулась, чувствую вдруг, насколько устала.
Автомобиль тем временем въехал на территорию подземной парковки, и Яна всё лучше понимала, что бежать поздно.
— Пошли, — не то выдохнул, не то пламенем полыхнул, а Яне показалось, что стекло в машине пошло трещинам, вот-вот осколками засыплет.
Хлопнула дверца автомобиля, набатом разрывая плотный воздух салона, наполненный лёгким ароматом незнакомых цветов. Распахнулась с её стороны, и сильная рука рванула на себя, прижала к большому телу, оторвала от земли.
Ничего не оставалось, как обхватить руками мощную шею и уткнуться в неё носом, вдыхая почти забытый мускусный запах его кожи.
Подземная парковка встретила их гулкой тишиной. Яне мерещилось, что во всём мире ничего и никого больше не осталось, лишь они двое. Позволила себе придумать Апокалипсис, и больше нет города, людей и прошлого тоже нет — лишь они двое. Может быть, в таком случае они перестанут прятаться от самих себя и уже не будет повода молчать о самом главном — о памяти, разрезающей душу острыми гранями?
Андрей поставил её на светло-серый, пружинящий под шагами, пол, даже просить не пришлось. Яна, глянув по сторонам, увидела лишь несколько автомобилей, скрытых в полумраке пронумерованных ниш за выкрашенными в ярко-жёлтый цвет столбиками. Машины сплошь одна шикарнее другой, поблёскивали в искусственном свете идеально отполированными боками, хищно ощеривались ксеноновыми фарами, будто следили неотрывно, насколько далеко готова Яна зайти. Роскошь, одна сплошная роскошь.
Андрей молчал, даря обманчивую свободу выбора, словно притаившийся в засаде хищник, следящий за жертвой. Пискнула сигнализация, Яна вздрогнула и сделала шаг вперёд. Она смирилась с тем, что не может, а главное не хочет сопротивляться притяжению, что стальным канатом натянулось между ними. Снова. И будто не прошла целая вечность, наполненная фантомной болью от потери ребёнка и другими людьми.
Андрей, казалось, что-то почувствовав, протянул руку и крепко обхватил узкую ладонь, впитывая её дрожь, природу которой понять, не мог, а Яна не спешила откровенничать, потому что знала: стоит ей сорваться, она уже не сможет остановиться, а о своих потерях она однажды запретила себе говорить даже со своим зеркальным отражением.
Путь к лифтам прошли всё так же молча, и Андрей боролся всю дорогу с желанием схватить Яну в охапку, затащить в самый укромный из углов, куда не достают камеры, и взять быстро, жёстко, выпивая дыхание и впитывая крики. Сжать пальцами бёдра до несмывающихся следов, оставляя метки, клеймя собой, но сдержался, потому что понимал: девочку Янину он не хочет пугать. И пусть она чёртова предательница, сейчас он хочет забыть. Хоть на время, но забыть.
Он не соврал: его на самом деле разрывали на части противоречивые эмоции, когда одновременно хочется прогнать её навсегда или сделать своей. Тоже навсегда.
10 Глава
Вышли в широкий коридор, всё ещё держась за руки, а Яне казалось, что от ладони вверх по предплечью течёт жидкий огонь и вливается в самое сердце, ускоряя пульс. Чуть опустила голову, занавесилась волосами, впившись взглядом в чёрно-белую напольную плитку, считая про себя количество чёрных квадратов. Хотелось, как в детстве вприпрыжку пробежаться по ним до самого лифта, чтобы день был удачным. Главное, не ступить на белые, тогда семь лет счастья не видать.
А может быть, наоборот нужно нарушить правила и запреты — снова — и тогда всё встанет на свои места?
— Ты меня боишься? — спросил Андрей, когда хромированные дверцы лифта с мягким шелестом закрылись. — Правильно, я сам себя боюсь.
— Почему? — Глядя прямо в чёрные глаза, пыталась найти ответ на его вопрос, но вдруг поняла, что нет, не боится. Не его, во всяком случае. Так и стояла, оперевшись всем телом о чуть вогнутую прохладную стенку, и смотрела в тёмные омуты. — Мне казалось, ты не умеешь бояться.