Вопрос исчерпан, сомнений, по мнению исследователя, быть не должно. Однако если мы на основании всех предыдущих фактов допустили, что Дантес говорил Геккерну совсем о другой «даме», гораздо более знакомой «старому барону», чем Наталья Николаевна Пушкина, а значит, и легко узнаваемой, то как же назвать бесспорное ухаживание Дантеса за Натали? Неужели это розыгрыш?! Желание дискредитировать одну, чтобы отвести возможное подозрение от другой? Иначе неужели Дантес позволял себе издевательское преследование, «для потехи» общества, «прекрасной Натали», как писала Софи Карамзина, только для того, чтобы отвести подозрение от любимой «дамы»?!
В первом письме Дантеса есть фраза, которая как бы противоречит тому, что мы знаем об Идалии Полетике: «Эта женщина, — сообщает Дантес, — которую считают не слишком умной».
Впрочем, так ли уж противоречит?
Отношение света к Полетике в 1836 году попросту неизвестно, сообщения о ней появились позднее. Все известное нам говорит скорее о характере, о манере жить и думать, чем о заметном уме. Ведь гладкость и ловкость слога, недоброжелательство и злоязычие могут прекрасно уживаться (тем более у светской дамы) с ограниченностью. Но, может быть, ум Полетики как раз и сказался в ее интриге? Может, признаком ума «той дамы» как раз и является разработанная ею (допустим!) компрометация простодушной приятельницы для прикрытия собственных действий?
Подобная история чрезвычайно банальна. Сюжет «ширмы» был широко известен в эти годы. Подобные ситуации, чуть варьируясь, игрались в бесконечных французских водевилях, наводнявших русскую сцену. В эти годы Лермонтов пишет «Княгиню Лиговскую», а с 1804 года в России читается взахлеб роман Шодерло де Лакло «Опасные связи». Полетика была заядлая театралка. «Двор проведет октябрь и часть ноября в Москве, — писала она 3 октября 1837 года Дантесам. — Я в ожидании балов. У нас превосходные театры. Французская труппа очень хороша, благодаря господину и госпоже Аллан...»
Очень важно, мне кажется, появление слова «ширма» в высказываниях людей, так или иначе касавшихся дуэльных событий. Барон Фризенгоф, записывая рассказ Александрины, говорит, что Дантес хотел сделать из Екатерины «ширму». Ниже я приведу отрывок из его письма.
Еще более неожиданно звучит признание Александры Осиповны Смирновой-Россет, приведенное Б. Казанским еще в 1928 году в журнале «Звезда» № 1 и больше никем не цитированное: «Дантес никогда не был влюблен в Натали; он находил ее глупой и скучной. Он был влюблен в Идалию и назначал ей свидания у Натали, которая служила им ширмой в продолжении двух лет. Ее дружбу с Натали и эту внезапную нежность никто не понимал, так как прежде она (Идалия. — С. Л.) жестоко потешалась над нею». Как много тут сказано! «Глупа и скучна». Не это ли со слов Дантеса многократно повторяет его друг А. В. Трубецкой, квартировавший летом 1836 года вместе с Дантесом в одной избе в Новой Деревне? Или «жестоко потешалась». Разве не то же самое пишет Софья Карамзина брату, рассказывая о смешных «приступах чувств» Дантеса?!
«Балаганил» — так много лет спустя обозначил поведение молодого Геккерна П. П. Вяземский.
Не означает ли признание А. О. Смирновой-Россет, что слух о Полетике, о ее участии в розыгрыше, все же проник в ближайшую к Пушкиным среду?
Перечитаем второе письмо Дантеса, от 14 февраля 1836 года: «У нас с ней произошло объяснение... Речь шла не больше и не меньше, как о том, чтобы отказать любимому и обожающему человеку нарушить свой супружеский долг...» и т. д.
Каждое слово этих писем противоречит всему, что мы знаем бесспорно. Где, когда мог позволить себе Дантес так говорить с Натали?! Любопытно, что в последующие годы Полетика (я еще вернусь к этому), компрометируя людей, близких к Пушкину, неоднократно будет пользоваться приемом «ширмы», как бы заимствованным из водевильной бульварщины, проявляя таким образом не столь остроту ума, сколь вопиющую, на мой взгляд, ординарность.
Почему Дантес, если мы согласимся, что он был влюблен в Идалию, женится на Екатерине, входит в семью Пушкиных?
Трусость отрицают все.
Существует несколько версий. Наиболее выгодная для Дантеса, возникшая в то время: он женится на Екатерине, чтобы оставаться рядом с Натали, «дышать с ней одним воздухом». Он, Дантес, совершает акт самопожертвования. Последние десятилетия повторяется версия Л. Гроссмана о беременности Екатерины до свадьбы, что будто бы и заставило Дантеса жениться. Есть письмо Луи Геккерна в Тильзит, где старый барон пишет об опасности выкидыша у Екатерины. Т. Цявловская оспаривает перевод слова fausse-couche, сделанный Щеголевым, считая, что точнее не «выкидыш», а «преждевременные роды».