В целом, новый роман, несомненно, есть большая удача для писателя и далеко превосходит его первый роман о декабристах, «Бедный Абросимов».
А. Битов. «Оглашенные» (Москва, 1995)
Это, конечно, не роман, хотя он и назван «роман-странствие», а скорее уж – серия очерков, посвященных посещению автором орнитологической станции в «бывшей Восточной Пруссии» и обезьяньего питомника в Сухуме. Они могли бы быть куда интереснее, если бы не стилистические выверты, коими автор украшает свое повествование.
Например, когда он о себе говорит в третьем лице, словно бы впадая в шизофрению.
Да и вообще, философские беседы и размышления, занимающие львиную часть повествования, навевают тоску. Изредка мелькают интересные мысли, а в целом эти многословные рассуждения о Боге, о творении, о природе, – невыносимо многословны и часто пусты.
Особенно неприятно, что беседы сии неизменно начинаются с выпивки, перемежаются выпивками и кончаются выпивками. Причем в этом нет ни веселья, ни удали, ни бесшабашности, а все как-то серо и скучно… Эти вот характерные черты подсоветской интеллигенции не радуют никак; и мы предпочли бы о них поменьше знать.
Постепенно рассказ о событиях и переживаниях перерождается просто в пьяный бред, – который уж и совсем не интересен и оставляет прегадкое впечатление.
Жаль, право. Из этого же материала писатель мог бы сделать нечто гораздо лучшее. И впечатление такое, что его беда отнюдь не в недостатке таланта, а в неправильном понимании поставленных им себе задач.
Скучный совет
«Числа не было; месяца тоже не было» – говаривал Поприщин[150]. Берем в руки книгу: на ней года нет, города тоже нет (засекречены?). Не иначе как проделки вездесущего НТС! Но для кого и зачем книга издана?
«Возвращение» братьев Стругацких построено на уже не новой завязке: неудачливые космонавты вернулись не в свою эпоху, а на сто лет вперед. И что ж? Беда! Советская власть как была, так и осталась. Ну и – от ней все качества. Узнаем, что детей на улице не увидишь: они у родителей отобраны и заперты в интернаты. Что дома есть не полагается: только в кафе (сие, видимо, эвфемизм для столовки: они, выясняется, всегда переполнены; место получить трудно; о качестве же пищи подробно не рассказывается). Один из пришельцев попробовал поужинать дома (на него покосились), и раскаялся; кухни нет, и машина, которую ему доставили, выпускает один пар и выбрасывает несъедобное месиво (еще бы! у большевиков, дело известное, по части ширпотреба – швах). Зато – повсюду гигантские статуи Ленина (о Сталине авторы молчат). Все механизировано: даже коров пасут киберы.
Таковы условия жизни. А люди? То ли это вновь народившиеся Павки Корчагины, энтузиасты первой пятилетки (но их, на деле, кое-кого кулаки из обрезов постреляли, а большинство сама Софья Власьевна вывела в расход в подвалах как социально опасных), то ли (скорее!) ребята осторожные, умудренные опытом и учитывающие, что и стены имеют уши. Разговоры их – или производственные: «Теперь мне совершенно ясно, что бензольные процессы здесь не годятся». Или героические: «Мы хотим работы! Большой, ответственной работы, чтобы вся Земля работала! Чтобы было весело и трудно!» Сии благонамеренные речи даже и сам Большой Брат может слушать…
Нашего брата, оказывается, вывели-таки под корень… «Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов – коммунисты».
В общем – в такое будущее никак не хочется! Перефразируя Гоголя, скажем: «Скучно будет жить на этом свете, господа!»
И, поскольку у эмиграции помимо того много забот и печалей, – зачем ее пугать подобными картинами? Если же они предназначены для подсоветских жителей, – то, верно, откликнутся: «Мало, что мы страдаем, – нацелились гады и на наших внуков и правнуков тоже!» И, сдается, прибавят слово-другое покрепче…
Остается нам воскликнуть, вслед за Надсоном:
150
Аксентий Иванович Поприщин – литературный персонаж. Главный герой повести Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего».