— Да что же мы подумать-то можем, господи! — Галина Ивановна всплеснула руками. — Куда же тебе было и ехать, если не к нам, раз ты Антипова теперь, жена нашего сына! Что тесно у нас...
— В тесноте — не в обиде, — сказал Антипов.
— Проживем, — продолжала Галина Ивановна, поощряемая растерянностью мужа. — Вот война кончится, вернется Миша, и поедем все в Ленинград. В Ленинграде-то у нас большая комната.
— Верно, мать, говоришь. Образуется все. — Захар Михалыч поднялся. — Жить надо. А надо, так и будем.
— Спасибо вам, — сказала Татьяна.
— Чего спасибо! Устраивайся. Теперь это и твой дом. Наш, выходит. А я устал, мать. Поесть бы мне и спать. После договорим, что недоговорили. Михаил-то хотел мне сказать, да на линии что-то у них получилось, не сказал. Давай, мать, поесть.
— Сейчас, сейчас, — заспешила Галина Ивановна, довольная и радостная оттого, что все обошлось хорошо и по-доброму. А боялась она, боялась, что муж сурово, недружелюбно встретит невестку. С него станется. — Выпьешь маленько? Вот, Миша оставил. — Она достала из тумбочки бутылку водки. — И что это за работа, чтобы по две смены?!
— Об этом нечего, — строго сказал Антипов, хмурясь. — А бутылку спрячь до другого раза. Что у врача?
— Обещался скоро выписать на работу. Пойдем, дочка, — позвала она невестку. — Заодно и кухню посмотришь. Вместе теперь хозяйничать будем. Когда я сготовлю, когда Клавдия, а когда и ты. Всем-то вместе и легче еще.
Они вышли, и Антипов усмехнулся вслед им, прекрасно понимая, что боится жена, как бы он без нее не наговорил лишнего невестке.
Не очень-то он обрадовался ее появлению в доме: не в ней дело, а вообще не одобрял женитьбу сына. И не ко времени теперь, и по годам рановато.
У них был разговор на эту тему, когда Михаил приезжал на побывку еще в Ленинград. Сын рассказывал, будто кто-то в училище женился. Товарищ вроде его. Да, именно так и было, и Захар Михалыч тогда сказал, что, прежде чем жену в дом приводить, нужно дом иметь и на ногах крепко стоять. «А много ли у нас с тобой было? — возразила Галина Ивановна в тот раз. — А живем вот, и не хуже других, как посмотреть!»
Начиная от этих слов жены он все отлично помнит.
Они сидели за праздничным столом. Михаил был рассеянный какой-то, несобранный. И как же это можно было ему, дураку старому, не догадаться, не понять, что весь разговор затеян сыном про себя же?! А вот не догадался, не понял!..
«Семья, — говорил, точно по писаному, — дело не шутейное. Сто раз подумать надо, а потом резать! Что мужику забот втрое прибавится, его дело, мужицкое, но и у другого человека, с которым соединяешься, забот не убудет. Оно так оборачивается в жизни!..»
Михаил, поставив стопку, сказал, что он-то и не собирается покуда жениться, просто, дескать, к слову пришлось. Сказал неуверенно, неубедительно, пряча глаза.
Однако и тут Захар Михалыч не понял ничего, не заподозрил, хотя должен был все видеть, все понимать: такая уж родительская обязанность. Не внял Михаил. Не послушался.
А что случилось, то случилось. Нравится невестка или не нравится — никакого значения теперь не имеет. Антипова она, и этим все сказано. Это — главное! Своя, выходит. А если совсем честно, как на духу, так не очень-то он и укорял сына, потому что поступил Михаил, как задумал сам, как посчитал нужным, и этим еще раз утвердил свой антиповский характер.
Не ту судьбу, какую выбрал для себя Михаил, готовил ему Антипов. Смотрел он на подрастающего сына и радовался, что растет продолжатель дела его, и растет не как-нибудь — хорошо, славно! Если хвалили Михаила — знакомые ли, соседи или учителя, — приятно было Захару Михалычу. Приятнее, чем когда самого похвалят.
А задумано было так: после семилетки сын поступает в заводскую школу ФЗУ, чтобы учиться на кузнеца. С тем по вызову и к завучу обычной школы явился.
— Что вы, товарищ Антипов, — сказала завуч. Ваш сын непременно должен кончить десять классов.
— У молота кончит, — с достоинством возразил он.
— Какой молот?! Миша поступит в институт, инженером, ученым станет. Неужели вам не хочется этого?
— В нашем роду все мужчины кузнецами были.
— Но у него большие способности, уверяю вас!
— Говорите, будто в нашем деле способности не нужны, — обидчиво сказал Антипов. — Иной всю жизнь в молотобойцах ходит, а клещи в руки возьмет, чтоб вместо кузнеца попробовать, — не получается! Хоть ты убей его на этом месте, не получается, и все! Талант потому что нужен.
— Разумеется, — соглашалась завуч искренне. — Никто не спорит. Но у вашего сына призвание к науке, понимаете?
— Всякое дело наука. — Но и льстило ему, если по правде сказать, что такое о Михаиле говорят.
— К тому же, товарищ Антипов, стране именно сейчас необходимы свои инженерные и научные кадры пролетарского происхождения. И товарищ Киров совсем недавно выступал по этому вопросу.
— Киров?.. — усомнился Захар Михалыч.
— Ну да, Киров! А из вашего сына мог бы получиться замечательный инженер...
— Если Киров выступал... — Он задумался.
Было над чем поломать голову. А главное, что мучило Антипова, — будет ли изменой родовой традиции, если Михаил и впрямь пойдет учиться на инженера? С одной стороны — вроде измена родовому делу, а с другой... Нет, не будет измены, потому что кто-то должен инженером работать. Взять хотя бы их кузницу. Мало у них инженеров, раз-два и обчелся, а нужда есть большая. Так почему бы Михаилу не быть им? Ведь все равно в кузнице, рядом с делом, которое было определено сыну, когда он и не родился. Пожалуй, особенных возражений нет. Разве что ждать долго...
— Ладно, — сказал Антипов, поднимаясь. — Пускай на инженера учится. На завод потом придет. — И, подумав, добавил: — Это не то, что раньше инженеры были, до которых рабочему человеку и шапкой не докинуть.
А все-таки не было, нет, полной уверенности, что сделал он правильно, согласившись с завучем. Казалось, поступился чем-то. Да и Михаил знать ничего не знает, гоняет себе после школы голубей, а за него другие решают. Не годится это, нельзя. Быстро можно привыкнуть, чтобы самому за себя не решать. Просто это и беззаботно. Вместе надо. Всем вместе, вот в чем дело.
В ближайший выходной, когда вся семья собралась за воскресным обедом с обязательными пирогами, Захар Михалыч объявил торжественно:
— Так, значит. Михаил будет кончать десятилетку. Конечно, если желание есть.
— И правильно, отец, — радостно молвила Галина Ивановна. Она-то всегда хотела этого.
— Постой, мать. Я не все сказал. Кончишь, — обратился он к сыну, — пойдешь учиться на инженера. Но чтобы по кузнечному делу. Чтоб как Бромберг был, только еще лучше!
Бромберг был заместителем начальника цеха, из поволжских немцев выходец.
— Я хочу поступить в военное училище, — сказал Михаил. И уточнил: — В бронетанковое.
— Что? — Антипов выкатил глаза.
— Побойся бога, сынок, — испуганно проговорила Галина Ивановна. — Военным быть — что же хорошего? Убьют еще.
— Насчет убьют, это ты брось, — сказал Захар Михалыч сурово. — Убивают на войне, а теперь мирное время. Но все равно училище это ты выбрось из головы!
Он смотрел на сына гневно, яростно, и Михаил промолчал, не стал или не осмелился спорить. К тому же и рано, время покажет...
А времечко, на которое он уповал, подкатилось скоро и незаметно. И пришла пора объявить родителям, что уже вызов получен из училища. Иначе, пожалуй, и быть не могло: тогда каждый мальчишка бредил мечтой стать танкистом. И песни слагались тоже про танкистов.
Случалось, и сам Антипов-старший прислушивался тайком, когда по радио громко и захватывающе пели: «Броня крепка, и танки наши быстры». Хорошая песня, мужественная. А вот услышав признание сына, побагровел весь, кровью налился и трахнул кулаком по столешнице с такой силой, что удивительно, почему стол не поломался.