— Молчит твой Лешка, вот в чем загвоздка, — сказал Захар Михалыч с сожалением. — Виноват, и все тут!
— А вы Ольгу за жабры возьмите. Она расколется.
— Ну и выраженьица у тебя. Точно не по-нашему шпаришь. Или разучился по-русски говорить?
— А и не умел.
— Плохо. Учиться надо.
— На этот счет есть замечательная пословица, знаете? «Не умел, да умен»... — Он опять рассмеялся громко, от души.
— Умом тоже надо уметь распорядиться.
— Вот Лешка и распоряжается. Начитался книжек, в которых сопли на каждой странице висят...
— Ну тебя в самом деле, — рассердился Захар Михалыч на безалаберность Нечаева.
По правде говоря, он жалел уже, что дал втянуть себя в эту историю. Пусть бы разбирался кто-нибудь другой. Лучше всего женщина, они это любят и умеют. Однако теперь поздно, а совесть подсказывала старому Антипову, что Стукалов не виноват. Виноват, конечно, но не заслуживает очень строгого наказания. И не выручать его нужно, не спасать, а помочь разобраться в своих же личных делах. Если не разберется сейчас, запутается еще больше, а после внушит себе вредную мысль, будто бы нет справедливости. Будто и впрямь, как некоторые считают, человек человеку не друг и товарищ, как оно было, есть и будет всегда — должно быть, — а волк. Взыскание, хотя бы и строгий выговор, пустяк по сравнению с этим. Взыскание снимут, сохранилась бы вера в справедливость, в людей.
Он не заметил, как оказался возле пожарки. Вроде и не собирался заходить сюда... Впрочем, подумал старый Антипов, это и хорошо. Может, Бубнов на дежурстве, поговорить удастся.
Бубнов был выходной.
— А вы по какому делу к нему? — поинтересовался дежурный.
— Есть одно дело. Когда он будет?
— Через трое суток. Сегодня утром сменился.
— Он что, все время так работает?
— График.
— Ну да, ну да... — Какая-то мысль, неожиданно пришедшая в голову, беспокоила Захара Михалыча. — Выходит, сутки дежурит, а трое дома?
— Точно так, — сказал дежурный, приглядываясь к нему. — Вы не Антипов?
— Антипов.
— То-то я смотрю, человек знакомый. Меня не узнаете?
— Нет...
— Свояк я Пашки Серова, как же.
— А-а, — сказал Захар Михалыч. — Теперь узнал.
— Что вам от Николая Иваныча надо?
— Сегодня у нас двадцать седьмое?.. Значит... Это случилось пятнадцатого... У вас есть какой-нибудь журнал, где дежурства записывают?
— Само собой! — сказал дежурный.
— Посмотрите, пятнадцатого Бубнов дежурил?
— И смотреть нечего. Пятнадцатого наш караул дежурил, а Николай Иваныч четырнадцатого. Мы ихчий караул меняем как раз.
— Спасибо.
Получается, что Бубнов не был при исполнении служебных обязанностей во время ссоры со Стукаловым, как о том написал в объяснительной! Скорее всего, сменившись с дежурства, он зашел в кузницу выяснить что-то и тогда они поссорились. Отпадало самое страшное обвинение. Личные счеты?.. Конечно, никакие счеты, в том числе и личные, не дают никому права разбираться с помощью кулаков, а все же... Жизнь она и есть жизнь. Не зря же Бубнов скрыл, что был выходной. Имел, имел на то основания. Но что же он сделал, чем вынудил Стукалова полезть в драку?.. Не такой Стукалов человек, чтобы распускать за здорово живешь руки...
Из проходной Захар Михалыч позвонил Соловьеву домой и рассказал, что ему удалось выяснить. Соловьев обрадовался.
— Молодец, Михалыч! Прямо Шерлок Холмс.
— Теперь надо бы поговорить с Бубновым, Пал Палыч.
— Брось! Мы не базарные бабы. Обманул? Обманул. А разбираться в интимных подробностях противно. Пиши заключение, я подпишу. А сейчас извини, футбол начинается. Наш «Зенит» играет. — И Соловьев повесил трубку.
«Вот сукин сын, — беззлобно ругнулся старый Антипов. — Футбол ему дороже человека!»
А вообще-то он уважал Соловьева, хоть многое и не нравилось в нем. Ценил его знания, любовь к делу и понимал, что ему действительно некогда заниматься разбирательством. Огромным цехом руководит, да еще каким цехом! И надо признать, что руководит неплохо. Просто время от времени его нужно придерживать, чтобы не зарывался, не думал о себе слишком много.
«Ладно, — решил Захар Михалыч, вешая трубку, — поговорю для начала с Николаем Иванычем сам».
Бубновский дом стоял напротив дома Антиповых, только на другом берегу реки. Старый, довоенной постройки, один из немногих, уцелевших во время войны. Приусадебный участок — сад и огород — спускался прямо к воде. Можно было бы переплыть на лодке, так быстрее и удобнее, однако Захар Михалыч пошел пешком кружным путем, решив, что негоже являться незваным гостем через черный ход, с огорода.
Он долго стоял у ворот, слушая собачий лай, покуда кто-то вышел из дома на его стук и успокоил собаку.
— Кто там? — спросил женский голос.
— Мне хозяина.
— Какого хозяина?
— Николая Ивановича Бубнова.
— Сейчас.
Отворилась крохотная, неприметная дверца, врезанная в створку ворот.
— По какому делу? — поинтересовалась пожилая женщина, просовываясь в образовавшуюся щель.
— По важному, — ответил Захар Михалыч, и подумал: хорошо бы, если б не оказалось дома Ольги.
Хозяйка, жена Бубнова, отстранилась, пропуская его во двор. Огромный пес, тявкнув для порядка, завилял хвостом, точно признавая старого Антипова за своего.
— На место, Валет! — строго прикрикнула хозяйка, запирая калитку. — Проходите в дом, — пригласила она Захара Михалыча. — Не бойтесь, он не кусается.
Бубнов сидел в кухне, собирался завтракать.
— Вот не ждал, — сказал он удивленно. — Дорогой гость к столу — хорошая примета! Надежда, ставь угощение, — велел жене. — Наливочки принеси, грибочков. Возьми банку, которая на верхней полке стоит, там у меня одни боровички.
— Не надо, — отказался Захар Михалыч. — Я ведь прямо от завтрака, не хочется ничего.
— Стопка наливочки не помешает, — настаивал Бубнов. — Своя, Антипыч, не казенная табуретовка. Давай, давай, Надежда, что стоишь? — поторопил он жену.
— Я вообще с утра не употребляю.
— И ради выходного?
— Все равно.
— Смотри-ка ты! — Бубнов недоверчиво посмотрел на Захара Михалыча и покачал головой, сожалея. — На нет, как говорится, и суда нет. Садись, Антипыч.
— Мне бы поговорить с тобой, Николай Иваныч.
— Это само собой. Раз пришел, значит, поговорить надо. А мне что?.. Умного человека приятно послушать даже на пустой желудок. Всегда новое что-нибудь узнаешь, как там в верхах поживают, какие важные дела затеваются. А мы люди рядовые, темные, можно сказать. Газетки, правда, читаем, но что газета!..
— Не прибедняйся, — сказал Захар Михалыч. — А разговор у нас будет мужской...
— Раз так, пойдем в сад, — Бубнов неохотно поднялся из-за стола. — Там никто не помешает.
В саду, у самой воды, они устроились в голубенькой ажурной беседке. Была она аккуратная, веселая, сделанная с любовью и для радости. Точно теремок.
Закурили, прежде чем начать разговор. Да Захар Михалыч и не знал, о чем говорить с Бубновым, хотя ночью продумал все, заготовил возражения на любые отговорки, каких можно было ожидать. Хорошие слова были припасены у него — насчет любви, молодых, насчет того, что нельзя мешать детям строить свою жизнь. А теперь не находил нужных и простых слов и оттого нервничал.
— Сам беседку мастерил? — спросил у Бубнова, лишь бы не молчать долго.
— А кто же еще! — ответил тот с гордостью и насмешкой. — Все сам, все своими руками.
— Молодец ты. Надо бы и мне такую смастерить. — Он вздохнул. — Времени не хватает ни за что взяться. Вот уж пойду на пенсию, тогда возьмусь.
— Ясное дело, откуда у тебя время! В пожарку ты приходил про меня выпытывать?
— Я, Николай Иваныч. Только не выпытывать, я и так про тебя все знаю.