В первой же попавшейся аптеке они купили футляр.
— Сядем на троллейбус? — предложил Анатолий Модестович.
— Ой, опять переходить проспект! Лучше пешком.
И он подумал вдруг, что они никогда прежде не гуляли просто так по Ленинграду. Все годы, прожитые вместе, скользнули незаметно, в постоянной спешке и суете, а если и выбирались из дому, выкраивая свободный вечер, опять же спешили — в кино, чтобы не опоздать на сеанс, в гости, чтобы не являться последними... Редко в театр. Казалось, что так и должно, иначе не бывает, нельзя. Анатолий Модестович раньше с удивлением смотрел на супружеские пары — как правило, это были пожилые люди, — которые праздно прогуливались, смотрел и думал, что, наверное, им нечего делать. Неожиданно понял сейчас, что можно рука об руку идти по улице и молчать, но при этом испытывать удовольствие, явственно ощущая всю огромную полноту и красивость жизни. «Как мало человеку нужно, чтобы он почувствовал себя счастливым!» — подумал он, и тотчас явилось возражение: «Разве это так уж мало?..»
Людно и тесно было на Невском. В другой раз Анатолия Модестовича раздражала бы толпа и теснота, в которой приходится лавировать, чтобы не толкнуть нерасторопную медлительную старушку, не сбить с ног зазевавшегося ребенка, мамаша которого, повстречав знакомую, заболталась с нею, удерживая ее за пуговицу... Сейчас он не испытывал ни раздражения, ни неприязни к людям.
Ему было хорошо.
— Хочешь мороженое? — увидав лоточницу, спросил он.
— Хочу!
И снова Анатолий Модестович поймал себя на мысли, что никогда не покупал жене мороженое.
Они долго и бестолково бродили по галереям «Гостиного двора». Клавдия Захаровна нашла материал. Анатолий Модестович расстегнул плащ, чтобы вынуть деньги, и тут она обратила внимание, что у него сильно заношена рубашка. На складке воротника топорщилась бахрома.
— Бреешься редко, — укоризненно сказала она.
— Через день, как всегда.
— Знаю я твое через день! Не заставишь — не побреешься. — И было ей радостно сознавать, что никто не напоминает ему о бритье. Значит, некому...
Теперь они искали рубашку. Анатолий Модестович доказывал, что это совершенно излишне — покупать рубашку, что у него есть несколько штук, но Клавдия Захаровна стояла на своем.
— Не спорь, я знаю, что делаю!
В ее голосе звучало недовольство, какое бывало каждый раз, когда она настаивала на чем-то, а он не соглашался. Обычно это злило его. Казалось, что жена упрямствует из самолюбия, лишь бы настоять, но сегодня и ее настойчивость была приятна ему.
Клавдия Захаровна выбрала голубую рубашку и сама заплатила за нее.
— Я хочу есть, — сказала она, когда они наконец вышли на улицу. — Зайдем в пирожковую.
— В ресторан! — заявил Анатолий Модестович.
— Ты сошел с ума! Там страшно все дорого и два часа будешь ждать, пока подадут.
— Все равно! Только в ресторан.
Поистине это был день больших и маленьких открытий — в ресторане они тоже никогда не были вдвоем.
Анатолий Модестович заказал цыплят табака, икру, коньяк и шампанское. Клавдия Захаровна потянулась рукой, чтобы заглянуть в меню.
— Неудобно, люди кругом, — остановил он.
— Сколько же это стоит? — шепотом спросила она.
— Не дороже денег. — Анатолий Модестович подумал, что на обратную дорогу у него хватит, а на месте (именно «на месте», не дома!) можно перезанять до получки.
— Увидал бы отец, как мы с тобой шикуем. Ох и влетело бы нам!
— А он знает, что мы сегодня вместе?..
— Что ты!
— И не догадывается?
— По-моему, нет. А здесь уютно.
— Почти как дома, только не дома, — невесело пошутил Анатолий Модестович.
— Не надо, Толя... — тихо сказала Клавдия Захаровна.
— Поедем со мной, Клава!
— Куда?..
— Ко мне.
— А жить где? — машинально спросила она.
— Я хоть завтра могу получить квартиру, — сказал он. — Мне уже предлагали, я отказался.
— Ох, Толя... А дети?
— Что дети? — не понял Анатолий Модестович.
— Где они будут жить?
— С нами, где же еще!
— Отец без ребят не сможет, — вздохнув, проговорила Клавдия Захаровна.
Живут же люди спокойно и мирно, грустно думала она, радуясь, что вот они сидят рядом с мужем, вместе сидят, но в то же время и зная, что она не имеет права на эту маленькую тайную радость, потому что дети-то не видят отца... Почему, почему ей так не повезло в жизни? Может быть, все дело в том, что она слишком легко и просто нашла свое счастье, когда вокруг были страдания и слезы, оттого оно и оказалось недолговечным, горьким?..
Но разве мужу нельзя вернуться домой, в семью? Она постарается забыть обо всем плохом, и они станут жить, как жили раньше, в согласии и мире...
«Как раньше»... А что было раньше, было ли счастье, которое она столь ревностно оберегала, была ли вообще любовь, а если была, не растворилась ли она давным-давно в повседневных заботах, без которых не проживешь, это так, но которые не должны заслонять чего-то более важного, значительного, того, что и делает людей счастливыми... Теперь ли случился разлад, как хотелось бы думать, или теперь лишь его продолжение, а началось все прежде, чем она обратила внимание?..
Но в чем причина его?
Конечно же, вынужденно признавалась Клавдия Захаровна, не в Зинаиде Алексеевне. На ее месте могла оказаться другая женщина, а то, что случилось, случилось бы все равно.
Она жила, старалась жить тихо и незаметно возле мужа, рядом с ним, время от времени предъявляя свои маленькие права на него, требуя внимания к себе, но ничего не сделала для того, чтобы быть не рядом, не возле, а вместе...
После ресторана они бродили по городу, говорили о чем-то, строили даже планы на будущее, в которых неизменно находилось место и старому Антипову, и каждый из них знал, что между ними и настоящим счастьем существует преграда, одолеть которую будет очень не просто.
Анатолий Модестович совсем не был уверен, что сумеет легко забыть Зинаиду Алексеевну, то есть забыть настолько, чтобы она не тревожила никогда его мыслей, не являлась, переодетая женой, перед ним, чтобы не возникала из ничего ее улыбка...
Клавдия Захаровна не знала, сумеет ли простить обиду, сумеет ли жить как-то иначе, чем жили они до этого...
Они вышли к Неве.
Из-под моста, точно из сказки с картинками, выплыл белый речной трамвай.
— Уже навигация открылась! — удивился Анатолий Модестович. — Давай прокатимся?
— Сумасброд, — сказала Клавдия Захаровна. — Мне домой пора. Отец волнуется, ты же знаешь, какой он.
Старый Антипов ждал возвращения дочери. Ему хотелось узнать, чем кончилось ее свидание с мужем, а что это было именно свидание — он уже не сомневался, хотя и не взял, не прочел письмо, оставленное Клавдией Захаровной в переднике.
Он нервничал, ожидая, может быть, слишком многого от этой встречи дочери и зятя, его нервозность передалась ребятам, и они тихо, незаметно улеглись спать, а он продолжал сидеть в кухне, прислушиваясь к уличным звукам, как будто мог услышать возвращение Клавдии Захаровны раньше Жулика, и так устал ждать и нервничать, что даже не укорил дочь за поздний приезд.
— Устала, — выдохнула она, отворачивая лицо, чтобы отец не унюхал запаха вина.
— По магазинам лучше не ходить, — согласился старый Антипов, уверенный, что она и не была в магазинах. — Футляр купила? — спросил он и был удивлен, когда Клавдия Захаровна ответила, что купила.
— Вот твой футляр.
— Ну, спасибо! — поблагодарил он, точно она достала для него что-то необычное, из ряда вон выходящее. — Есть хочешь?
— Я перекусила на вокзале.
«Похоже, что перекусила, — подумал он, — от самой на три версты несет винищем».
— А материал нашла?
— Нашла. Очень хороший попался, прелесть. — Она полезла в сумку достать покупку и не заметила, что в сумке лежит почему-то два свертка. Вынула первый попавшийся, развернула, а это оказалась рубашка, купленная Анатолию Модестовичу.