— Бросьте, дядя Толя, — успокоила его Наталья. — Пустяки. Просто дед не в духе. Пойду за ним. — Она поднялась. — А ты...
— А я дура, дура, дура!.. — клеймила себя Татьяна. — Папа прав: вечно у меня язык вперед мысли выскакивает...
— Придерживать надо, — сказала Клавдия Захаровна.
— Не могу! Вот прикажу себе, чтобы молчать, а оно само говорится. Уже пробовала прикусывать язык, до крови даже... — Вид у нее был виноватый.
— Возьми себя в руки, — улыбнулась Наталья, пожалев сестру.
— Ты не сердишься?
— Не сержусь. А в жизни все гораздо сложнее, чем тебе кажется сейчас.
— Я понимаю, ты не думай...
— Молодец, что понимаешь. — Наталья опять улыбнулась, поцеловала Татьяну в щеку и пошла за стариком Антиповым, чтобы вернуть его к семейному столу.
Никому другому это не удалось бы, хотя злился он именно на Наталью.
ГЛАВА XVII
Пожалуй, лишь Анатолий Модестович понимал, что Наталья покидает дом из-за Михаила. Еще когда они помирились с женой и Клавдия Захаровна с согласия отца переехала к Анатолию Модестовичу с дочкой, Михаил отказался (ему было десять лет), захотел остаться жить с дедом и с Натальей. Он был привязан к ней больше даже, чем к матери. Однако в то время — дети же! — никто не придал этому значения, тем более старик Антипов. Он вообще был бы рад, если бы все дети жили с ним, а Клавдия Захаровна и Анатолий Модестович также были рады сделать ему что-то приятное. Это было выходом из положения, поскольку устраивало всех.
Позднее Анатолий Модестович заметил, что привязанность сына к племяннице сделалась серьезнее и опаснее, чем обычная дружба брата и сестры. Это его обеспокоило, но ничего предпринять он не мог, потому что и после перевода в Ленинград (его назначили начальником производства большого завода, а вскоре и главным инженером) Михаил наотрез отказался жить с родителями. Причин настаивать у Анатолия Модестовича вроде бы не было — все, в том числе и Клавдия Захаровна, считали, что мальчику лучше не переходить в другую школу, — а признаться жене и тестю в своей догадке он не считал возможным. Подумав, он решил, что, в сущности, это мальчишеская блажь, увлечение, которое пройдет незамеченным. Пусть Михаил по-прежнему живет с дедом, пусть спокойно заканчивает школу и идет в армию, а там будет видно. Поступить в институт сын не успеет, потому что два года сидел в шестом классе.
Так думал Анатолий Модестович, чувствуя себя виноватым перед тестем и племянницей, и был он благодарен Наталье, что она нашла выход из положения, взяв ответственность на себя, не посчитавшись с тем, что вызывает недовольство деда и, быть может, его пожизненную обиду.
— Ты убеждена, что поступаешь правильно и что потом не будешь жалеть? — спросил он, когда они собрались уезжать домой и Наталья вышла проводить их.
— Не знаю.
— Ты ведь... из-за Михаила?
Наталья удивленно посмотрела на Анатолия Модестовича.
— С чего вы взяли?
— Да так... — Он вздохнул и отвернулся, и она поняла, что Анатолий Модестович обо всем догадывается.
— В общем, из-за него тоже, — призналась она. — Но не только.
— А что еще?..
— Сама не пойму, дядя Толя.
Наталья не лгала.
По правде сказать, она не очень-то серьезно относилась к тому, что Михаил влюблен. То есть она понимала, конечно, что это так и что далее жить под одной крышей, когда он вернется из армии совсем уже взрослым, будет невозможно, однако не это побудило ее оставить дом. Скорее, в этом она искала оправдания своему поступку, потому что вовсе не обязательно им было бы жить вместе. В конце концов Михаил мог бы жить с родителями, у них просторная квартира, тем более он собирался после армии поступать в институт, а ездить отсюда далеко и неудобно... Было нечто смутное, неосознанное. Пожалуй, было и недовольство собой и работой, хотя многие завидовали ей. Кто из ее соучеников не мечтал остаться в Ленинграде?.. Мечтали все, а остались немногие. В том числе и она. Конечно, не обошлось без помощи Анатолия Модестовича, который ко времени, когда Наталья заканчивала университет, был уже директором завода: он взял ее к себе в Бюро технической информации — БТИ, — где Наталья числилась инженером, а занималась редактированием инструкций, правил пользования бытовыми приборами, выпускаемыми заводом кроме основной продукции, проспектов и тому подобного. Работа в общем-то вполне приличная, зарплата для начала неплохая, начальство же было довольно Натальей.
Она не была слишком загружена и помимо основной работы писала заметки и корреспонденции в заводскую многотиражку, а случалось — и в солидную молодежную газету. Ее охотно печатали, и редактор многотиражки присматривался к Наталье — со временем он хотел взять ее в штат. Не бросала она и первого своего увлечения, живописи. Быть может, она смогла бы даже поступить в Мухинское или еще в какое-нибудь художественное училище, знакомые и родственники находили, что у нее талант, но побоялась и пошла в университет на филологический. Вернее, не побоялась, а решила, что хорошего художника из нее все равно не получится, быть же посредственностью среди других посредственностей не хотелось. А вот для себя, для души заниматься любимым делом никто запретить не может.
В чердачной комнатке, которую старик Антипов когда-то отделал для Прохора Данилова, Наталья устроила себе мастерскую. Ходить на натуру она стеснялась, да и времени не было для этого, и поэтому все ее пейзажи были похожи один на другой — рисовала и писала то, что видела из окна. Копировала и старых мастеров. Работ своих она почти никому не показывала, разве что близким, тем более дед не поощрял ее занятий живописью. Правда, и не мешал, смотрел как на очередную прихоть. Но однажды они поссорились. Наталья пробовала написать автопортрет: она сидит обнаженная перед зеркалом и расчесывает волосы. Старик Антипов зашел зачем-то в мастерскую и, увидав картину (она была не готова, но узнать, что это обнаженная женщина, было можно), страшно разгневался.
— Срам! — кричал он вне себя. — Голая баба, ты что, с ума сошла?!
— Дедушка, но в этом нет ничего худого, — оправдывалась Наталья. — Старые мастера, например, любили писать обнаженных...
— А мне плевать на старых мастеров!
— И теперь учат...
— Когда мужик рисует голых баб, это хоть понять можно, — не унимался старик Антипов, — а ты женщина!.. Убери, чтоб мои глаза не видели такого стыда!
Спорить с дедом было бесполезно, убедить его — невозможно, и Наталья стала прятать работы, которые могли бы не понравиться старику Антипову.
Пожалуй, именно тогда она впервые ощутила какую-то смутную неудовлетворенность жизнью, работой, всем, что ее окружало, было привычным. Она еще не подумала об отъезде, вообще не подумала как-то изменить свою жизнь, а чувство неудовлетворенности росло, росло и сделалось навязчивым и беспокойным. Наталье начало казаться, что вокруг происходит необходимое движение — собственно жизнь, — словно все люди что-то делают, спешат, чтобы поспеть куда-то, выполнить свое назначение человека, а она будто пребывает в состоянии покоя, абсолютного притом покоя, и это более всего угнетало ее.
Может быть, она не видела, не чувствовала необходимости в своей работе.
Все одно и то же, одно и то же... Никчемные тексты, которые никто и никогда не станет читать; столь же никчемные бесконечные разговоры, и начальник БТИ с каждодневными требованиями не опаздывать на работу, а его подчиненные все равно опаздывали, и он, как заводная игрушка, инструкции к которым также приходилось редактировать, мечется по кабинету, задевая тучным телом мебель, и повторяет надоевшие всем, набившие оскомину слова...
— Пора, товарищи, кончать с расхлябанностью и недисциплинированностью! Я буду вынужден принимать к нарушителям самые строгие меры административного воздействия!..
Наталья думала при этом: «Как правильно: принимать или применять?»
Начальник продолжал:
— Серегина, вы почему опоздали на четверть часа?