— Неисправим и потому, может быть, гениален! — вслух сказала Наталья.
— Кто?
Она вздрогнула от неожиданности.
— Володя?! А я думала, что ты ушел...
— Нет, сижу вот. От кого письмо?
— От одного чудака, на которых держится мир. Почитай стихи, раз уж ты здесь. Впрочем, лучше не надо... — Она посмотрела на него. Он сидел на краешке стула и был чем-то похож на испуганную мышь. Или на ежа. Да, именно на ежа. На маленького, беспомощного еще ежика, который инстинктивно сворачивается в клубок, когда чувствует опасность. Ощеривается иглами, не зная, что иглы не спасут его от настоящего врага. — А ведь и ты чудак, Володя...
— Почему это я чудак? — удивился он.
— Все поэты чудаки.
— Глупости это, — сказал Володя, краснея. — Никакой я не поэт, просто так...
— Тем более. Все хочу спросить у тебя, с кем ты живешь?
— У нас большая семья! Мать, отец, замужняя сестра, у них двое детей, и еще младшая сестренка... Восемь человек.
— Ничего себе! — сказала Наталья. — У вас хозяйство?
— Не очень-то. Огород, конечно, есть, борова держим, несколько курей. Отец не любит заниматься хозяйством.
— Он где работает?
— Вообще-то он инвалид, без ног, — ответил Володя. — Резьбой по дереву занимается.
— Интересно.
— У него музеи покупают работы, — сказал Володя с гордостью. — Я тебе покажу что-нибудь, если хочешь.
— Разумеется, хочу. А познакомиться с твоим отцом нельзя?
— Можно.
— Про него не писали в нашей газете?
— Пробовали, только он не хочет.
— Ты все-таки познакомь, ладно? — сказала Наталья. — А сейчас иди вниз, займи место, мне есть захотелось.
Наталья надела выходное платье, в котором всего один раз была в гостях, лакированные туфли, подкрасила губы, припудрилась. Собираясь уже уходить, она взяла письмо, пробежала глазами по строчкам, и неожиданно подумала, что почему бы Борису Анатольевичу и в самом деле не приехать в Белореченск... Пожалуй, она с удовольствием повидалась бы с ним, поговорила. Все-таки жестоко и несправедливо она поступила, сбежав от него. В сущности, это оскорбление, а он терпит. Вовсе ведь не обязательно это слабость. Даже напротив, сильные люди обычно бывают снисходительными и терпеливыми. Они могут позволить себе снисходительность, потому что уверены в себе, у них есть цель в жизни... У Бориса Анатольевича любимая работа, он предан ей беззаветно и бескорыстно, так что же в этом плохого?.. Если бы все люди были столь преданы своему делу! Ей это неинтересно?.. А ему, может, неинтересна ее работа, что из того! Надо не бежать от компромиссов, а искать их. Иначе было бы скучно, просто невозможно жить на свете. Пожалуй, дед потому и одинок в старости, что прожил бескомпромиссную жизнь. Или — или... Это хорошо — это плохо... Четко, ясно, а что дальше?
Самой съездить в Ленинград? Взять и поехать на ноябрьские праздники. Получается три дня выходных, вполне можно...
«Ладно, — сказала себе Наталья. — До праздников решу».
Она спрятала письмо, зная, что Лукинишна заглядывает в номер, когда подвернется удобный случай. Любопытства ей не занимать.
Странно, но Наталью не злило это. Она принимала любопытство Лукинишны как должное, как необходимое состояние человека. Все любопытны, никто не откажется от возможности узнать чужую тайну, только один не скрывает этого, а другой делает вид, что ему безразличны секреты других.
А Лукинишна была удивлена и обескуражена. По всему выходило, что Наталья и жена архитектора — тоже красавица, каких поискать! — должны были ругаться, потому что ведь ходит же архитектор в шестой номер, в монастырь как-то вместе ездили (поди узнай, в монастырь или еще куда!), а они не ругались, разговаривали мирно и спокойно, словно приятельницы. Лукинишна долго подслушивала у двери и хоть бы одно громкое слово!
Наталья спустилась в ресторан, огляделась. Володя сидел вместе с Сергеем и Ириной, а Попикова с ними не было.
Наталья подошла к их столику. Сергей встал, выдвинул стул.
— Хорошо, что вы пришли, — улыбнулась Ирина.
— Коньяку или вина? — спросил Сергей. Он был возбужден.
— Вообще-то ничего не хочется, — ответила Наталья. — Ладно, немного вина выпью, пожалуй.
— Поговорили бы вы, Наталья Михайловна, с моей женой, — срывая с горлышка фольгу, сказал Сергей. — Объясните, что здесь можно жить ничуть не хуже, чем в Ленинграде.
— Этого я не могу утверждать.
Ирина удивленно посмотрела на нее и обратилась к мужу:
— Сережа, наши с тобой дела мы обсудим в другое время, хорошо?
— Хорошо, хорошо, только решать нужно быстро. На днях сдают дом, в котором нам дают квартиру. И место в больнице не может ждать тебя вечно.
С каким бы удовольствием Наталья переехала в собственную комнату! Ей надоела гостиница, надоели ставшие почти ритуальными ежедневные встречи и разговоры с Сергеем, визиты Володи, попытки командированных завести с нею интрижку. Она понимала, что тот же Володя утомляет ее своими посещениями, не подозревая о том, что надоедает. Он-то уверен, должно быть, что развлекает ее, помогает освоиться, а значит, его нельзя прогнать, нельзя обидеть. Он хороший, искренний парень, желающий всем на свете добра, и никто не докажет ему, что это невозможно и не надо. А если бы кому-то удалось доказать, Володя, наверно, не выдержал бы этого удара...
— Вы что-то грустите! — заметила Ирина.
— Задумалась просто...
— Наталья Михайловна все время о чем-то думает, — сказал Сергей. — У нее несколько странный склад ума. Однажды мы поспорили с ней...
— Не помню, Сергей Владимирович, чтобы мы с вами спорили, — возразила Наталья.
— Но как же!
— А, в тот раз?.. — Наталья догадалась, что он имеет в виду поездку к монастырю. — Вы высказали свою точку зрения, я — свою. Только и всего. Это не спор.
— У вас секреты?! — воскликнула Ирина. — Сережа, немедленно расскажи, о чем вы спорили!
— Знаешь, Наталья Михайловна романтическая натура. Обвинила меня в прагматизме и прочих грехах...
— Зачем же так, Сергей Владимирович? — сказала Наталья. — В прагматизме я вас не обвиняла. Вообще из меня вышел бы плохой обвинитель.
— Но именно это вы имели в виду!
— Возможно. — Она пожала плечами. — Только не в смысле обвинений. Люди все разные, и обвинять кого-то за то, что он такой, смешно и нелепо...
— А я обвиняю! — решительно заявил Володя. — Прагматизм, если хотите, несчастье нашего века. Особенно противно, когда видишь этаких прагматиков-школьников. А человек... Человек должен жить чувствами, должен совершать стихийные, неожиданные поступки, иначе он превратится в машину.
— Чепуха! — сказал, усмехаясь, Сергей. Он не воспринимал Володю всерьез, и это почему-то обижало Наталью.
— Нет, не чепуха, Сергей Владимирович, — поддержала она Володю. — Чувства не поддаются этим... алгоритмам и вообще расчетам. Красивое всегда неожиданно...
Володя как-то странно взглянул на нее и тотчас, покраснев, опустил глаза. А Наталья подумала вдруг, что он похож на Бориса Анатольевича, похож по-хорошему, своею непосредственностью, искренностью, открытой душой...
— Эти мне поэты и художники! — устало сказал Сергей. — Пора понять, товарищи, что мы живем в реальном, оснащенном техникой, а не в сказочном мире коньков-горбунков и оловянных солдатиков. Нужно трезво смотреть на этот мир... Все хотят быть сытыми, жить в отдельных квартирах с коммунальными удобствами, иметь автомобили, спать на полированных деревянных кроватях, а шумят — лес не руби! рыбу не трогай! воздух не загрязняй! Пересаживайтесь на лошадей, спите на сеновалах, кто вам не велит?!