Неподалеку от дома была пивная. Он взял двести граммов водки, кружку пива, бутерброд и спрятался подальше в угол, чтобы никто его не увидел здесь.
Ему было не по себе. Внучкины слова как бы перевернули в нем все или, вернее сказать, вывернули наизнанку его душу, точно кто-то сорвал повязку с живой раны... Он понимал, что найдется Татьяна. Объявится сама. Не может, не должно быть такого, чтобы мать добровольно и навсегда оставила своего ребенка! Перемучается там, где спряталась, успокоится и объявится. Но Наташке-то мама нужна сегодня, сейчас, что́ ей трудности и заботы взрослых, а главное, как смотреть теперь в ее глаза?.. Она хочет знать правду и, наверное, имеет на это право. А что он может сказать? Ничего.
Не поверила, выходит, Татьяна в Антиповых, усомнилась в них. Но разве они давали к этому повод? Не бывало такого. Почему же, почему она могла подумать, допустить хоть на мгновение, что ее не захотят принять в дом или примут только из жалости, ради Наташки?.. А ведь подумала, допустила; значит, имела какие-то основания...
Такие решения не принимаются вдруг.
И тут Антипов неожиданно для себя понял, что нет у Татьяны никого на свете, что она одна скитается где-то по чужим людям и эти чужие люди, не зная его, думают о нем плохое, раз невестка не захотела вернуться в семью мужа. Если бы просто не захотела, беда не велика — насильно мил не будешь, это любой и каждый поймет и не осудит, — а она-то оставила им своего ребенка, вот в чем дело!
Права Клавдия. Тысячу раз права: должен быть выход из положения и его надо найти.
Он залпом выпил водку, брякнул стакан на стол и почувствовал, что кто-то следит за ним. Огляделся тихонько — так и есть: через столик от него сидел Костриков.
«Уйду незаметно», — подумал Антипов и направился к выходу.
Но и Григорий Пантелеич тоже встал и пошел за ним, а на улице взял под руку и сказал укоризненно:
— Ты это что, Захар?
— Что — что?
— Иду, понимаешь, встречают меня люди и говорят, что ты сидишь в «Голубом Дунае»! Случилось что-нибудь?
— А так, без случилось, я не имею права зайти и выпить? — сердито ответил Антипов. — Что вам всем нужно от меня?! Захотелось вот выпить — зашел и выпил.
— Погоди, погоди! — удивленно воскликнул Костриков. — Это я, по-твоему, «все»?..
— Вообще!
— Ишь кипяток — вообще!.. Захотелось выпить — выпей, я тебе не указ. Но возьми домой. Ты на меня не смотри. Я сам себе голова, а у тебя семья на руках. И по пивным я не шастаю. Тем более тебе не советую. Ты же — Антипов!..
— Заладил свое — Антипов, Антипов! Ну и что?
— А то, что завтра весь завод будет болтать, что ты сидел в этой чумной яме. Хорошо ли, подумай сам?..
— Я не обязан ни перед кем отчитываться.
— А перед собой? Перед своей совестью?.. Спокойна она у тебя, тогда все в порядке.
— Ладно тебе, Григорий Пантелеич, — примирительно сказал Захар Михалыч. — Ну, выпил чуть-чуть... Внучка, понимаешь, знает, что мама ее потерялась... Берегли, хранили тайну от нее, а вот! — Он безнадежно махнул рукой.
— Да что ты говоришь?! Откуда она могла узнать?
— Догадалась, должно быть. Или неосторожный разговор услыхала. Мало ли как. Не в том дело теперь.
— Да, — сказал Костриков и покачал головой. — Нехорошо получается... — И предложил: — Сядем?
Они устроились на бережку, возле моста, закурили и смотрели молча, как терпеливые мальчишки ждут случайной поклевки. Из парка доносились нестройные голоса духового оркестра — музыканты перед началом танцев пробовали свои инструменты. Вечерние тени ложились на тихую воду. Антипов заплевал окурок и заговорил:
— Никого у нее нет, Григорий Пантелеич. Одна она, совсем одна. А скрывается, потому что не хочет жалости. И права вроде. Куда денешься, пожалеешь... А у нее характер!
— Черт его знает! — сказал Костриков, снова закуривая. — В чужой душе нелегко, Захар, отыскать истину. А надо! Обязательно надо, иначе не будет тебе покоя.
— Надо, — согласился Антипов.
— Решил что-нибудь?
— Не знаю. Думаю вот... Не съездить ли мне в этот госпиталь, где она лежала? Может, там что-нибудь разузнаю. Среди людей же была, делилась своими мыслями.
— Правильно, — одобрил Костриков. — Поезжай.
— Дадут ли отпуск?
— По такому делу не откажут.
— Поеду.
— Давай, Захар. И не откладывай в долгий ящик. Завтра и напиши заявление.
Они встали и пошли к дому.
Антипова дожидалась Дуся, его машинистка, вернувшаяся из эвакуации. Он обрадовался, стал расспрашивать, как там и что на Урале, все ли знакомые приехали в Ленинград или кто-то еще задержался, а самому хотелось спросить о другом — не побывала ли Дуся перед отъездом на могиле его жены...