Антипов же прислал подробное письмо. Он сообщал, что умерла от рака Галина Ивановна, что схоронили ее на Урале, а Клавдия вышла замуж и рожать уже собирается... «Внучка наша, а твоя дочка, растет хорошо и здорова. Живем мы все в Ленинграде, только в другом доме, не в том, в котором жили до войны, потому что его разбомбило...»
«Доченька ты моя, милая, родная!..» — стискивая зубы, чтобы не расплакаться, шепотом повторяла Татьяна, и крупные, с нажимом буквы прыгали в глазах, сливаясь...
«Уж не знаю, какие у тебя дела, и мыслей твоих, дочка, тоже не знаю — ты сама хозяйка своей жизни, — а только скажу тебе прямо: зря ты придумала скрываться от нас. Раз вошла в нашу семью, значит, для всех для нас ты родная. Если, конечно, мы тебе чем не угодили, тебе виднее и прости меня, а прятаться — это ни к чему. Подумай, как тебе удобнее и лучше, неволить я не могу, и отпиши, пожалуйста, сразу или приезжай, вместе все и обсудим, и решим. А худое, дочка, в голове не держи и за дочку свою не беспокойся. Она тебя сильно ждет...»
Не хватило сил у Татьяны, помутилось в голове все, и она в беспамятстве свалилась на пол.
Троха сбегал за Матвеевым, и они перенесли ее в дом.
Призвали тетку Ефросинью, которая знала все травы и будто бы умела заговаривать недуги. Та осмотрела Татьяну, покачала головой и не велела трогать ее, покуда сама не очнется.
К ночи она пришла в себя. Приоткрыла глаза, вздохнула глубоко и жадно, удивленно взглянула на тетку Ефросинью, не отходившую от постели.
— Пить, — прошептала спекшимися губами.
— Слава тебе господи! — сказала тетка Ефросинья. — Теперь, значит, бояться нечего. — Полина! — позвала она хозяйку. — Молочка тепленького принеси-ка.
Полина Осиповна тотчас принесла кринку. Татьяна сделала два глотка.
— Пей, пей! — настаивала тетка Ефросинья. — От молочка силы к тебе вернутся. Корова — божья животина. Через нее господь нас потчует.
В горницу бочком протиснулся Троха, спросил:
— Ожила?
— Все в порядке, Тимофей Тимофеевич, — улыбнулась ему Татьяна.
— Ступай, Ефросинья, — сказал он. — Я побуду около. — Он присел у окна. — Дела-то какие... А то вот был случай один. В наши края давным-давно уже царь приезжал. Ну, приехал. Ну, к барину, значит, в гости. А как раз крепостное право отменили. Барин, он хитрющий был, хотел царю показать, что обеднел он вовсе, вот и грит: «Царь-батюшка, не гневайся ты на меня, а только что угощать тебя совсем нечем стало. Одни постные щи, больше ничего нет!» Царь, он что, ему постные щи в диковинку, известно. Понравились очень! Но виду не подает, потому как он — царь. Съел и говорит строго: «Привесть ко мне того человека, который эти щи варил!» Ну, приводят бабу к нему с бариновой кухни, она в ноги царю, а он сам встал, ее поднял и говорит тогда: «Назначаю тебя своим самым главным поваром!» Барин тут локти кусать, что дочку свою царю не привел, пусть бы она главным поваром была и полюбовницей царской стала, а ничего не поделаешь — увез царь эту бабу в Петербург в самый и оженился на ней, да. Так что царица была из наших мест. Вот какая история случилась...
— Неправда это, Тимофей Тимофеевич, — сказала Татьяна.
— Не в том дело, правда или неправда, — проговорил Троха со значением, — а в том, что такая история была! Каждый человек, он на своем месте быть должон и при своем деле. Это только говорится так, что человек живет в гостях на земле...
— А у вас действительно никогда семьи не было?
— То-то, что не было. — Троха вздохнул шумно. — Ты спи, спи, не думай.
— А почему? — не унималась Татьяна.
— Полегше что спроси, Татьяна Васильевна. Когда бы в царях ходил, выбрал бы себе повариху какую... А так... Кто ж за нищего скомороха пойдет? Вот оно и прожил я жизню свою гостем на земле. А тебе нельзя. Ты молодая и при деле при хорошем состоишь. Ладно, пойду я.
Ночью, ближе к утру уже, Татьяна вдруг почувствовала какое-то странное неудобство, волнение, точно кто-то есть в комнате и следит за ней. Она прислушалась, затаив дыхание. Было тихо. Так тихо, что тишина оглушала, а темнота казалась осязаемой: окна были закрыты ставнями.
— Кто тут? — спросила Татьяна, понимая, что никто не отзовется.
Полежала, боясь пошевелиться, и снова забылась в тяжком, тревожном сне. И приснилось ей, как будто идет она к дочке, которая смеется неслышно и зовет, зовет ее, расставляя ручонки, а сама не приближается, и сколько бы ни шла Татьяна навстречу, дочка оставалась на прежнем месте, все так же далеко и недоступно, чтобы обнять ее...