Иващенко был в военной форме без погон.
— Что хорошего, Михалыч, на свете? — потушив окурок в консервной банке, спросил он.
— А на свете всегда одинаково, — ответил Антипов. — Сколько хорошего, ровно столько и плохого. Так уж подгадано. Природа отпустила, а между собой делить людям.
— Да, равновесие... Но на сегодняшний день, кажется, плохого побольше наберется. Нарушилось равновесие.
— А нарушилось, так восстановим. Вообще я тебе так скажу: и в плохом, когда присмотришься внимательно, бывают свои радости. Пусть и маленькие. Работать надо. — Антипов тоже погасил окурок в банке — не решился заплевать и бросить, хоть и грязь кругом, — и вздохнул.
— Что надо, то надо, — согласился Иващенко, ощупывая резьбу у гайки: совсем сносилась или сгодится. — Народу мало. Ты да я да мы с тобой. Вот и весь народ. Одни фундаменты расчистить, разобрать... Сюда бы батальон саперов! — сказал он мечтательно.
— Глаза боятся — руки делают.
— О том и толкую, что рук нету. — Он положил гайку на верстак. — Обещали девчонок-комсомолок прислать. Так у них-то одни глаза! Никого наших не встречал случайно?
— Кострикова видел.
— Кострикова?! — воскликнул Иващенко удивленно и радостно. — А мне кто-то говорил, что будто он умер в блокаду... Вот болтуны, раньше времени человека в могилу кладут!
— Жив, жив.
— Ну, Михалыч, порадовал ты меня! Это ж полдела, раз Григорий Пантелеич живой! Значит, печи есть кому класть. Он где? Почему ты не пришел вместе с ним?..
— Какое там!.. — сказал Антипов удрученно. — Сам не свой. А живет у сестры. Семья его погибла, когда дом наш разбомбило.
— Адрес знаешь?
— Нет.
— Голова садовая!.. Видел Григория Пантелеича, разговаривал с ним и не спросил адрес!
— Не пришло в голову.
— Не ожидал, Михалыч. Не ожидал. Он же сейчас нужнее любого другого. Нужнее нас с тобой!
— Да не до того ему, — сказал Антипов и насупился. — Адрес можно узнать, не в том дело.
— Не так просто, как ты думаешь. Но все равно найдем, разыщем из-под земли... Тьфу ты! Слушай, Михалыч, ведь Мария Васильевна — помнишь, из отдела кадров? — должна знать.
— Думаешь?
— И думать нечего. Она все и про всех знает. Давай-ка быстро к ней!
Старший инспектор отдела кадров Новожилова действительно «все и про всех» знала. Многое по обязанности, а еще больше из любви к своему делу. Поступает человек на работу — обязательно поговорит с ним, спросит, что, как, откуда, кое-что на отдельной бумажке запишет, для себя. Сейчас не нужно, потом может понадобиться. Она даже знала, из какой семьи в скором времени следует ждать пополнения для завода. Возраста она была неопределенного, а вернее, как это часто случается с людьми, которых окружающие привыкли видеть на одном и том же месте пять, десять и двадцать лет, она оставалась как бы всегда одинаковой, внешне нисколько не изменяясь, старея вместе с теми, кто знал ее давным-давно. Всем — и администрации, и парткому, и завкому — Мария Васильевна была нужна, поскольку именно у нее, а иногда и только у нее, можно было получить сведения буквально о каждом человеке из многих тысяч, работавших на заводе. Но в то же время она и не нужна вроде никому — не главный же инженер или начальник цеха, и от нее ничего не зависит. Поэтому, наверно, про Новожилову и забыли, когда нужных работников организованно эвакуировали из Ленинграда.
Она искренне обрадовалась Антипову. Расспросила о семье, погоревала о гибели Михаила, которого помнила мальчишкой, ни словом не обмолвившись о том, что сама потеряла на войне мужа.
— А я к вам по делу, — признался Антипов, когда наговорились.
— Пожалуйста! С удовольствием помогу, если это в моих силах.
— Не помогли бы вы разыскать Григория Пантелеича Кострикова?..
— Это печник из вашего цеха?
— Да. Он живет у сестры, ее бы адресок...
— Одну минутку... — Она задумалась. — Муж его сестры работал, кажется, в листопрокатном... Дай бог памяти... Старший вальцовщик Гаврилов Николай Петрович. Сейчас посмотрим его «личное дело»...
Антипов вздохнул с облегчением.
— Что я говорил? — радовался потом Иващенко. — Сегодня же, Михалыч, и сходи к нему.
— Может, вместе?
— Лучше ты, тебя он скорее послушает. Мы, бывало, и ссорились.
Кострикова дома не оказалось. Сестры его тоже, открыла племянница Григория Пантелеича.
Антипов объяснил, кто он и зачем пришел, тогда она впустила его в комнату и стала рассказывать, что после гибели семьи дядя сделался нелюдимый, скрытный, все молчит и целыми днями бродит неизвестно где. («Известно, известно», — подумал тут Захар Михалыч).
— Почти не спит, все сидит на кухне и в окошко смотрит... — говорила племянница. — Мама с ним из сил выбивается.