— Ну, давай.
— Отец, я хотел тебе сказать...
— Говори, раз хотел.
— Дело, понимаешь, такое...
И тут в ухо ударили короткие, прерывистые гудки, и, сколько Антипов ни кричал, сколько ни дул в трубку, голоса Михаила так больше и не услышал.
— На линии что-то, — виновато сказала телефонистка. — С железной дорогой вечно... Прямо несчастье, а не связь.
— Спасибо, милая. Всё уже обговорили.
Директора, теперь только обратил внимание Антипов, в кабинете не было, а военный спал, уронив голову на край стола. Начальник цеха вздохнул, но ничего не сказал, отвернулся. И хорошо, что не сказал. Слова были не нужны Антипову. Ничьи слова. Он протянул руку, взял папиросу и стал искать в карманах спички, хотя их там и не было вовсе, и он знал, что нету, а уходить от телефона сразу нельзя: вдруг на линии все наладится и Михаил позвонит снова...
Он стоял у стола пять или, может быть, десять минут. Телефон не звонил, начальник молчал, понимая, почему Антипов не уходит, но вот пошевелился военный, вздернул голову и одним глазом удивленно посмотрел по сторонам.
— Задремал, кажется, — сказал он, стыдясь этого.
Антипов пошел из кабинета.
Спускался он медленно, нисколько не надеясь, что его могут позвать, окликнуть, а просто усталость, с которой не было уже сил бороться, ломала его. Ныл каждый мускул, каждый нерв, отдаваясь в висках и в затылке долгим, глухим звоном.
Сашка не дотянул-таки до конца смены: уснул где-то около шести утра прямо здесь же, у молота. Спящего, его отнесли в раздевалку, и сонный он был совсем ребенком — шлепал губами и пускал пузыри.
За Антиповым директор прислал свою машину. Она подъехала прямо к цеховым воротам. Он не сел в машину, отказался. Пошел посмотреть, как на платформы грузились танки. Тут же были и военный с повязкой на правом глазу — Антипов догадался, что он военпред, — и директор. А Михаила не было. Да ведь и не могло быть, понимал Захар Михалыч, раз он уехал ночью.
К нему подошел молоденький командир с розовыми, пухлыми щеками.
— Отличные боевые машины делаете! — сказал он восторженно. — Спасибо вам, отец.
— На здоровье, — не очень-то ласково ответил Антипов и пошагал быстро — откуда и силы взялись — к проходной.
ГЛАВА II
Бараки поставлены в два ряда — по четырнадцать в каждом. Пройтись по этой улице даже приятно. Крыльцо к крыльцу, с легкими перилками, Между бараками сосны шумят на ветру, а хозяйство все — сараюхи, помойки, поленницы с дровами — позади бараков, их не видно. Покрасить бы наличники на окнах и рамы в какой-нибудь веселый цвет, в голубой хотя бы, — получился бы дачный загородный поселок, и только.
В общем, правду писала Клавдия отцу: устроились они вполне прилично. Комнатка, конечно, маленькая — шесть шагов от двери до окна и четыре от стенки до стенки, но дело не в том. Была бы крыша над головой, было бы где переспать от работы до работы и согреться. Остальное, говорил Антипов, так или иначе образуется. Верно, что крыша крыше рознь, иная и от дождя людей не прятала, однако им-то повезло: никого не стеснили, сами хозяева в своей клетушке и крыша над ними не дырявая оказалась. И как раз посреди барака. Пять комнат — по левую сторону и пять по правую. Теплее зимой, и мимо двери никто не шастает, тихо.
— Дворец прямо! — посмеялся Антипов, когда приехал к семье.
— Господи, — в ответ повторяла Галина Ивановна. — Не надеялись мы увидеть тебя. Изболелась душа. Думали, одни остались, а ты вот и приехал, слава тебе господи!.. Комнату-то там хорошо закрыл, никто не влезет?
— Хорошо, мать. Хорошо.
Не собирались, похоже, надолго задерживаться на Урале и жили, свежим глазом заметил Антипов, все как-то по-вокзальному. Даже узлы, которые побольше, не развязывали, чтобы лишний раз не возиться. По вечерам жильцы барака собирались на тесной кухне, обсуждали скорое возвращение в Ленинград, и мало кто всерьез готовился к зиме. Антипов понимал, что пустыми надеждами тешат себя женщины, но молчал. Пусть. Время покажет, что к чему...
Немецкие дивизии неотвратимо двигались на восток, а впереди — совсем немного впереди — тащились длинные эшелоны с эвакуированными. И плыла, плыла над огромной Родиной вроде и припоздавшая, но по-прежнему, как и в предвоенные годы, поднимающая дух песня: «Если завтра война, если завтра в поход...»
И война, затянувшаяся на целых четыре года, всколыхнула, растревожила и сняла с насиженных, обжитых мест миллионы людей.
Барачный поселок под названием Новостройка жил шумно, суетливо и суматошно. Одни успели к зиме как-то обустроиться, наладить какой-никакой семейный быт, другие только прибывали. Это были уже и не эвакуированные, а беженцы, едва успевшие уехать, чтоб не остаться на оккупированной врагом территории. Слово «оккупация», до того мало кому известное, вдруг сделалось обиходным и оттого особенно страшным.