Где-то в парке одинокий, тоскующий голос пел под аккомпанемент гармони:
— Дубровин, — прислушиваясь, сказал Матвеев.
— Вот тебе тоже добрый, артист, душа-человек! — подхватил санитар со злостью. — А жена, однако, письмо прислала, чтобы не ехал к ней, не возвращался. Не нужен больше!..
— Почему? — спросила Татьяна, настораживаясь. Она приподнялась, сколько позволяли силы,
— Мало ли! — сердито сказал Матвеев, взглядом давая понять, чтобы санитар молчал. — Не бери в голову, дочка. У тебя своих забот и хлопот хватает.
— А что не брать?! — выкрикнул санитар, резко толкая коляску. — Инвалид он, слепой. Совсем слепой. В танке ему глаза выжгло, вот и не нужен бабе своей!
— Дурак! — Матвеев сплюнул, повернулся, едва не упав, поскользнувшись на мерзлой земле, и запрыгал прочь.
— Осерчал... — виновато проговорил санитар. — Разве я хотел его обидеть? Э-эх, язви ее!..
— Хороший он, — тихо сказала Татьяна. — Всем людям добра желает. Поедем и мы, надоело гулять...
— Он-то хороший, — вздохнул санитар. — Он-то желает. Я про других про всяких.
Слова песни гулко звенели в морозном тихом воздухе.
— Если можно, быстрее! — попросила Татьяна. А сама думала: «Человек жене не нужен... А кому, кому я нужна такая, изуродованная, искалеченная?.. Родная дочка не узнает, отвернется!..»
Точно отвечая на ее тяжкие раздумья, санитар сказал:
— Я бы таких сволочей своими руками расстреливал! Из пулемета!
«Имею ли я право садиться на шею чужим людям, быть их вечной обузой?.. — продолжала думать Татъяна. — Спасибо им, что Наташку растят, кормят, а я-то им зачем? Чужая. Совсем теперь чужая, когда не стало Миши...»
Снова она сделалась замкнутой, неразговорчивой, снова лежала целыми днями на спине, изучая потолок и слушая ветер за окном. А ветер день ото дня становился все более теплым, влажным — приближалась весна сорок пятого года…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА XV
Не обмануло Антипова нехорошее предчувствие: неожиданно взбунтовалась Клавдия, пошла наперекор его желанию — решила устроиться не на завод, как хотел того он, а в больницу, опять санитаркой.
Узнав об этом, Захар Михалыч был вне себя от негодования, тем более и место для дочери уже присмотрел — машинисткой на мостовой кран, и с Иващенко договорился. Про то, что она постоянно на глазах будет, он, как-то, и не думал, а все же и это немаловажно. К тому же ведь и карточка рабочая, килограммовая, и заработок высокий...
— Не хочу я на завод, — упрямилась Клава.
— Мало ли кто чего не хочет!
— Я в вечернюю школу пойду, потом в медицинский институт...
— Никаких институтов! — в сердцах заявил Антипов.
Клава плакала, а он кричал, распаляясь, хотя и понимал уже, что дочь поступит все равно по-своему, как задумала.
— И Константин Танеевич мне советовал... — сквозь слезы говорила она.
— Советы давать все мастера! Что же это такое получается? Для нас завод все сделал, можно сказать — невозможное, а мы?.. В долгу мы перед заводом и обязаны расплатиться. Это мое последнее слово.
Кто знает, как обернулось бы все. Может быть, Клава и сдалась бы в конце концов, не посмела бы ослушаться отца, однако у нее — неожиданно для Антипова — объявилась заступница в лице Анны Тихоновны. С нею Захар Михалыч не советовался, претензий к дочери не высказывал, вообще не посвящал в это дело. Она сама завела разговор.
— Вы человек в жизни умудренный, опытный, — говорила, точно пела, своим протяжным, ровным голосом, — должны бы понимать, что призвание дается людям не для того, чтобы его попирали... Я вот смотрю на вас и замечаю, что вы счастливы своей работой. А это так прекрасно, Захар Михайлович, так прекрасно, когда человек в труде находит счастье!.. — Она вздохнула тяжело. — Почему же вы против, чтобы и ваша дочь обрела свое счастье?..
— Как это, против?
— Если ей нравится медицина...
— А долги кто платить будет? Мне вряд ли успеть.
— Глупости это, — убежденно сказала Анна Тихоновна. — Уж если считаться с долгами, так вы не заводу или директору должны, а государству. Какая же разница — на заводе или в больнице Клавочка станет работать? Гораздо важнее, чтобы ей было не в тягость.
С этим Антипов не мог не согласиться. Понимал, что нет ничего хуже, чем когда работа тяготит человека. Да и спорить с Анной Тихоновной считал неприличным: постарше она, и женщина. После смерти жены он как-то особенно болезненно и остро переживал все немногочисленные семейные конфликты и жалел, что мало уступал ей...